Правда, в своём стремлении заставить каждого ученика хорошо усвоить изучаемый материал Валерия Александровна была права только отчасти, такое уравнивание всех сослужило плохую службу тем, кто потом поступал в высшие учебные заведения: догонять непройденное перед вступительными экзаменами оказалось делом непростым.
Но мы довольно далеко забежали вперёд, пока до выпускных экзаменов еще было далеко…
Заговорив о Валерии Александровне Румянцевой, нельзя не вспомнить сразу же и про её мужа: толстого веселого человека с круглым брюшком, круглыми золотыми очками, прочно сидевшими на коротком, толстом носу, подпираемом с обоих сторон круглыми и румяными щечками. Глаза у него были голубые и очень добрые, всегда лукаво прищурены, что было заметно даже и сквозь очки. Седые волосы на голове коротко острижены. Он преподавал пение и отдавался этому делу всей душой. И хотя его любили за доброту и мягкость, но вскоре преподаваемые им песни вроде «Скажи мне, ветка Палестины», «Горные вершины», «Буря мглою» более старшим ученикам порядочно надоели, они хотели новых революционных песен, а он пока всё только обещал их достать.
Об учителе рисования, который был в то же время и заведующим школой, Василии Ивановиче Шунайлове, мы уже говорили. Дополним сказанное. Низенький светловолосый человек, с простым, ничем не примечательным лицом, мягкими манерами, тихим голосом, он преподавал рисование в высшеначальном училище и в учительской семинарии и до революции, и во время гражданской войны, и после неё. В армию его не брали из-за сильной близорукости, хотя очки он надевал только для чтения. И никто даже и предположить не мог, что за такой скромной наружностью скрывается большевик, подпольщик, лично знавший Лазо, Пшеничникова и многих других дальневосточных революционеров. Шунайлов выполнял ответственные задания партии и партизан. Всё это открылось только теперь, когда в Приморье пришла Советская власть. Теперь он был первым секретарем Шкотовской ячейки РКП(б).
Однако, как учитель Шунайлов был неважный, сам он умел рисовать, писал и маслом, и акварелью, у него дома по стенам висело много его этюдов и картин. А вот передать свои знания ученикам, видно, не умел. Обычно он приносил в класс какой-нибудь предмет или несколько, клал их на стол и предлагал их нарисовать, а сам даже уходил из класса, чтобы не мешать творчеству, как он говорил. Так он делал во всех классах. Ну, и если некоторые, как, например, Семена, Воскресенский, а глядя на них, и Алешкин, старательно пытались изобразить вещь, лежавшую, а иногда и сидевшую (если это была любимая учителем собака, которая в старших классах часто служила натурой), то остальные занимались чем угодно, вплоть до игры в «дypaкa». Возвращаясь, Шунайлов просматривал рисунки тех, кто занимался, делал всегда дельные замечания, а об остальных довольствовался кратким: «Не вышло!» И тем не менее неудовлетворительных отметок у него никто не получал. Он говорил: «У кого есть талант, тот и так будет художник. А у кого его нет, так тот будет только зря бумагу переводить. Ну а удовлетворительно-то я все равно ему обязан поставить».
