Увидев вошедших, с некоторым недоумением оглядывавшихся вокруг, Борис вскочил, сбросил фартук, которым был подпоясан, и подбежал к ним.
– Мама, Женя! Вот так сюрприз! Как же вы нас разыскали? Почему не телеграфировали? Куда же вы едете? – Забросал он их вопросами, одновременно обнимая и целуя маму, которая едва доходила ему до плеча, и брата, бывшего почти на полголовы выше его.
– Вы только вдвоем? А где Люся? Боря? – опять задал он вопросы, не дожидаясь ответа на прежние.
Они так и не успели ничего ответить, как он опомнился и, оборвав себя на полуслове, сказал:
– Ой, да что же это я! Пойдемте скорее в дом, разденьтесь, умойтесь, и за стол сядем. Вон у меня уже борщ почти готов, а котлеты еще вчерашние есть и дыни вчера Катя принесла. Сядем, поедим, а там и ребята мои придут. Внуков своих, мама, увидишь.
Он проводил своих, все еще молчавших гостей в комнату, показал, где умывальник, и пока они снимали с себя верхнюю одежду и умывались, стал собирать на стол.
Они всегда обедали в кухне, за стареньким кухонным столиком, накрытым недавно купленной клеенкой.
Собрав приборы, поставив соль и нарезав хлеб, Борис принес кастрюлю с борщом и начал наливать его в тарелки.
Анна Николаевна и Женя все еще молча сели на стоявшие около столика табуретки, и только тут Борис обратил внимание на их странное поведение. Он спросил:
– Да, что с вами? Что вы как в воду опущенные? Все еще о папе грустите? – и тут, наконец, Анна Николаевна открыла рот.
– Эх, Борис, то уже перегорело, было и еще горе, а уж то, что произошло несколько месяцев назад, я и не знаю, как назвать.
Ее глаза наполнились слезами, и, так и не донеся первую ложку борща, она опустила ее в тарелку и, достав платок, начала вытирать обильно покатившиеся по ее щекам слезы.
Женя ласково погладил мать по руке и, обращаясь к Борису, сказал:
– Подожди, Бобли. Мама успокоится, покушает, и мы все-все тебе расскажем.
За этим ведь и приехали… Мама, перестань. Кушай, все еще хорошо будет.
Борис был очень удивлен слезами мамы. Сколько он ее помнил, он никогда не видел ее плачущей. Он тоже хотел произнести какие-либо успокоительные слова, как вдруг входная дверь распахнулась и в кухоньку, сообщавшуюся с сенями никогда не закрывавшейся дверью, с криком вбежали две девочки, одной – это была Эла, было уже около 10 лет и другой – Нине, три года.
– Папа, – кричала младшая, – скажи Элке, чтобы она мне шелковицы нарвала!
А то она не хочет!
Старшая, видно приготовившись отвечать младшей, запнулась на полуслове, заметив посторонних.
