На улице развезли непролазную грязь, особенно еще и потому, что все дороги были растоптаны множеством солдатских сапог и разъезжены колесами всевозможных подвод и артиллерией. Через станицу проходили и наши, и фашистские войска, а в последний день с появлением немцев дорогу разбили и прошедшие танки.
Грязь эта за ночь слегка подмерзала, но к середине дня так оттаивала, что из нее с трудом можно было вытащить ноги.
Ночами бывал небольшой морозец, да и днем температура выше 5–6 градусов тепла не поднималась. А в комнатке, сообщавшейся через веранду с улицей, температура была такой же, как и снаружи. Жить с детьми там стало просто невозможно.
Убирая оставшийся после румын мусор, Катя решила: «Переселюсь с ребятами вот в этот уголок за печку-плиту и буду там жить. Будь что будет».
Прошло, вероятно, не более суток, как в их дом нагрянули враги. На этот раз это были настоящие немцы.
Катя только что истопила печку, нагрела воды, выкупала ребят, вымыла голову себе и, вновь укутавшись в старый шерстяной платок, кормила детей вареной картошкой. Как раз в этот момент открылась дверь, в кухню ввалился в грязном и мокром обмундировании долговязый немецкий солдат. Он потянул носом, почувствовал запах вареной картошки, подошел к столу, бесцеремонно выхватил из чугунка горячую картофелину, разломил ее и, обжигаясь, стал с жадностью есть. Вслед за ним зашло еще человек девять таких же грязных немецких солдат. Почувствовав тепло и увидев топившуюся печь, они радостно закрякали, похватали оставшуюся картошку и, раздеваясь, стали укладывать ранцы на полу в следующей детской комнате и даже на детские кровати. При появлении первого же немца Катя вскочила из-за стола и, схватив ребятишек, запряталась в тот запечный уголок, который она себе приготовила. После уборки она расстелила на полу старую шаль, бросила две подушки, кое-какую ребячью одежонку и старое ватное одеяло. В этом уголке они все четверо и сбились, с опаской поглядывая на бесцеремонно располагавшихся немецких солдат.
Те же вели себя так, как будто в доме никого не было: не стесняясь, раздевались чуть ли не догола, вешали на веревки, протянутые около печки, свои мокрые грязные штаны, рубашки и даже подштанники, притащили со двора какие-то доски (вероятно, разломали сараюшку, подумала Катя) и стали тут же их ломать и толкать в топившуюся печку.
Наконец, один из них, имевший какие-то нашивки на погончиках и, видимо, знавший немного русский язык, обратился к хозяйке:
