Катя задумалась:
– А что же дальше? Как она будет жить? Пока еще румыны не тронули ни ее куриц, ни поросенка, ни мешка крахмала, стоявшего в сенях. Но так ведь долго не продлится. Когда-нибудь они позарятся на ее продукты. Что же будут есть ее дети? В огороде уже почти ничего не осталось!.. Да и ее положение… Пока солдаты ее не трогают, а кто ее знает, что может взбрести им в голову.
Неужели это конец?! Неужели Красная армия совсем разбита? Враг забрался так далеко и намерен в ближайшие дни, как они говорят, двинуться еще дальше… А где же Борис? Что с ним? Может быть, уже погиб?
Наконец, сморенная этими думами, голодом и усталостью, она уснула. Так прошло несколько дней.
На 5-й или 6-й день, вернувшись из роддома и направившись в кухню, чтобы сверить очередную порцию картошки, она увидела, что все румынские солдаты торопливо укладывают свои ранцы, обуваются и свертывают шинели.
Она решила, что они уходят, чтобы продолжать дальнейшее наступление…
А может быть, собираются отступать?
Но появившийся в дверях офицер объяснил:
– Румынская армия передислоцируется в другое помещение, а здесь будут жить немецкие офицеры. Надо убрать здесь.
– Да! – подумала Катя, – так я тебе и буду убирать за вами, сволочами. Сами уберете. – Но, конечно, не сказала ничего.
Вечером послышался рокот танкового мотора, приближавшийся откуда-то со стороны проулка. Вспыхнувшие фары осветили ярким белым светом Катину комнатку, затрещал ломавшийся под тяжелыми гусеницами плетень и танк наконец остановился, упершись дулом своего орудия в шелковицу. Через несколько минут со стороны улицы раздался звук подъехавшего мотоцикла, а затем по ступенькам крыльца загремели солдатские сапоги.
Катя вышла на кухню.
Немецкий солдат в каске быстро обошел все помещение, что-то пролаял на своем непонятном языке, затем вышел на крыльцо, крикнул своему товарищу, сидевшему за рулем, написал на входной двери несколько немецких слов, вскочил в коляску и мотоцикл помчался по улице. Катя вышла, чтобы закрыть распахнутые настежь ворота и посмотрела ему вслед. Подъехав к следующему более или менее хорошему дому, немец повторил ту же процедуру, что делал и в ее квартире.
Вернувшись домой, Катя осмотрелась, с отвращением пнула ногой чей-то рваный сапог, оставленный румынами, вздохнула, принесла из сеней метлу и все-таки стала подметать в комнате и кухне пол. Подмела она и в маленькой комнатке, где жила с детьми. Больше там находиться было невозможно. Уже декабрь, а в Александровке, как и в других равнинных местах Кабардино-Балкарии, хоть и не бывало настоящей зимы, но было уже холодно и в это время лили непрерывные дожди.
