– Кукуруза!
Но, тем не менее, с жадностью продолжал есть.
В это время в кухню вошел молоденький офицер, одетый в какую-то вычурную, совсем не подходящую военному времени форму. Он что-то сердито крикнул солдатам и те мгновенно выскочили во двор. Затем он повернулся к Кате, вместе с ней обошел всю квартиру и на довольно сносном русском языке спросил:
– Какая у вас семья?
Катя ответила. Тогда он снова спросил:
– Где муж?
– В Красной армии.
– Значит, бежит от нас, – насмешливо заметил офицер, – дети где?
– В окопе.
– Можете привести их сюда. Русских солдат мы прогнали далеко, теперь безопасно. Мы отдохнем в станице и пойдем их догонять. Вы будете тут! – Офицер показал рукой на маленькую комнатку, соединенную с верандой, выходящей в огород и ранее служившей Борису кабинетом.
В конце 1941 года в эту комнатку вселили эвакуированную из Ленинграда женщину. Вскоре к ней приехал и муж, но за несколько дней до прихода врагов они оба куда-то исчезли. Так что комнатка стояла пустой.
– А здесь мы поселим наших солдат! – Он помолчал немного, затем добавил:
– Двадцать человек. Места хватит. Я буду жить у соседей!
Через час вся кухня и спальня были заполнены румынскими солдатами, которые разувались, ели из котелков какое-то варево, принесенное одним из них в большом термосе.
Катя привела из окопа перепуганных девочек, разместила их в отведенной комнатке, на всякий случай задвинула дверь большим письменным столом. Сунула ребятам по кукурузной булке, которые успела-таки схватить со стола, а сама побежала в роддом, чтобы посоветоваться с Матреной Васильевной и одновременно сделать там необходимую утреннюю уборку.
В обед, придя домой, она достала из стоявшего за печкой мешка картошку и принялась ее варить, не обращая внимания на лежавших и сидевших на полу румынских солдат. Те вели себя довольно смирно. Каждый был занят каким-нибудь своим делом, что-нибудь шил, починял, чистил, перезаряжая, оружие или наполнял подсумки патронами из принесенных откуда-то ящиков.
Когда картошка сварилась и Катя слила воду, враз несколько человек из них подошли к ней и, протягивая руки, потребовали:
– Матка, дай!
Катя высыпала на стол большую часть картошки и постаралась побыстрей оставшуюся унести к себе. Дети с утра ничего не ели, кроме этой картошки, она дала им еще немножко молока, принесенного в крынке из роддома, и в первый раз за эти сутки поела сама.
Поев, ребята забрались на койку, стоявшую в углу комнаты и, притаившись, как мышата, задремали. Инстинктивно они поняли, что произошло что-то непоправимо страшное, и потому старались держаться как можно тише. Из-за стены доносились глухие голоса бродящих по комнате и кухне солдат.
