Дверь открылась, и я увидела маленькую, сморщенную бабку, которая рылась в тумбочке, складывая туда кол и какой-то серп и доставая челюсти. К моему визиту бабушка подготовилась основательно. Не только орудие убийства, но и орудие расчленения.
— Пхоходи! — сказала она, вставляя себе в рот пожелтевшую клыкастую челюсть. Ну, слава Богу! Не хватало еще по улицам шататься. Но про наличие вставной челюсти у бабки мне никто не говорил.
Я прошла в маленькую уютную прихожую, где странным огнем горели свечи. На стене висели портреты, как мне показалось, многочисленной бабкиной родни.
— Твоя комната — там! Не вздумай запираться! — недружелюбно проскрипел бабка, цыкая зубом. Ничего, с бабкой я как-нибудь совладаю. Не на улице же ночевать. Старенькая кроватка, тумбочка и стул, стоящий в центре комнаты. Все стены были забрызганы кровью так, что рисунок обоев угадать было сложно. С потолка свисала веревка с петелькой, как бы намекая мне на решение всех проблем.
— Бабка, а веревка для чего? — спросила я, думая, не решил ли мой директор тонко намекнуть мне на единственный способ увольнения.
— Вообще-то не «бабка», а госпожа Лукреция, — обиделась бабка, стоя в дверях и отчаянно сопя.
«Госпожа Лукреция ищет покорного, спокойного, покойного раба Божьего…» — выдал Трус и сам же засмеялся. Остальные тараканы посмотрели на него. Он все понял и заткнулся.
— Сегодня утром сняли. Жила тут до тебя семья кровоголиков. Постоянно дебоширили. А потом он пропал. Открыли дверь, смотрим, висит она с колом в сердце. Хоть руки у него постоянно тряслись, но в сердце ей попал, — голосом патологоанатома с сорокалетним стажем заметила бабка, обнюхивая меня и цыкая зубом.
— А кто здесь жил до кровоголиков? — осведомилась я, отходя подальше от бабки. От греха подальше. Может, она и Божий одуванчик, но Хома Брут тоже как-то недооценил противника.
— До кровоголиков здесь жил чеснокоман. Что ни утро, то запах чеснока из комнаты. Помер от передозировки, — философски заметила бабка. — До сих пор ходют тут к нему такие же. Адрес путают. Я тут поначалу подумала, что ты из них.
— А до чеснокомана? — спросила я, тяжко вздыхая и прикидывая, были ли те, кто съехал отсюда по собственному желанию, а не по причине преждевременной и неизбежной.
— До чеснокомана? Жила здесь одна гулящая. Все говорила, мол, заработаю, быстро перееду отсюда. Переехала… — философски заметила Лукреция.
— Заработала? — мрачно перебила я, мечтая о хотя бы об одном хэппи-энде в череде трагических историй бывших постояльцев.
