Открой себя, мой брат,
всем запахам, всем
краскам и всем звукам…
и известным стихотворением Бодлера. Он боролся с собой, преодолевая гипнотическую власть, опасное очарование астронома из Мерва, туркмена, поэта, жившего в одиннадцатом веке и в возрасте семидесяти лет оставившего миру сто философских лирических четверостиший. Вместе с Омер Хайамом он смотрел в равнодушные небеса и повторял:
Добро и зло спорят о первенстве на земле.
Небо не отвечает за счастье и несчастье людей, —
Не благодари и не обличай его,
Оно равнодушно к твоей радости и печали.
Магомет Таги, смелый и мужественный человек знал, что в «монастырях, в синагогах, в мечетях прячутся слабые, которых пугает ад». Но дальше его любимый поэт должен был разоружить просвещенного воина. Наука? Что говорил о ней ученый астроном и геометр:
Колесо вертится, не заботясь о вычислениях ученых,
Зачем утруждать себя, зачем считать звезды?
Думай о том, что ты умрешь
И твой прах будет добычей червей и шакалов.
Богатство и власть?
О, пьющий из большого кубка! Я не знаю, кто сотворил тебя,
Я знаю, что ты можешь вместить три меры вина,
И смерть сломит тебя однажды. И тогда я спрошу себя:
Зачем ты рожден, зачем ты был счастлив и почему теперь ты — тлен?
Слава? Любовь? Каждый воин мечтает о славе и каждый пастух поет о любви.
Белый и вороной конь, конь дня и ночи, мчатся сквозь старый мир.
Мир — печальный дворец, где сто «джемшиди» мечтали о славе,
Где сто «бахрам» мечтали о любви
И проснулись в слезах.
Из всей книги «Рубайат» Магомет Таги поверил и принял одно четверостишье:
Мое сердце сказало мне: я хочу знать, я хочу все понять.
Научи меня, мудрый Хайам. Я произнес первую букву алфавита.
И сердце мне сказало: теперь я знаю. Ты сказал «один».
Единица — первая цифра числа, которое не имеет конца.
Магомет Таги углубился в науку, в «число, которое не имеет конца». Но он не считал звезды, как великий астроном из Мерва, — он обратился к земле и посмотрел на север и увидел там, где сторожил его родину императорский орел, свет пятиконечной звезды. На драгоценных бирюзовых дверях и на минаретах Мешхедской мечети Имам-Риза он видел следы пуль: это были следы пулеметного огня русских казаков, но, как поэт одиннадцатого века, он искал только прохладу и тень в мечетях и не таил обиды. Он научился различать страну Советов и царскую Россию. Его сограждане, азербайджанские тюрки, кавказцы, рассказывали ему о том, что произошло на севере. Они рассказывали Магомету Таги и о военных судах под красным флагом, прогнавших англичан из Энзели. Круглолицый толстый юноша — Ахмет-шах на почтовых марках, Ахмет-шах на персидских туманах возбуждал гнев и презрение в сердце Магомета Таги. Персидский Риэго был одинаково равнодушен и к династии Каджаров и к династии Пехлеви; золотой шахский трон и сияние шахских бриллиантов и слава Надир-шаха не ослепляли его; он понял, кто управлял кукольным театром персидской истории и чья рука дергает за нитки марионетки султанов и шахов. Он читал газеты и брошюры на тюркском языке, приходившие из-за северного рубежа, на французском языке он читал классические труды экономистов и манифест, который начинается словами: «Призрак бродит по Европе, призрак коммунизма…» Однажды ночью товарищи Магомета Таги и его солдаты разоружили персидских казаков и прогнали из Мешхеда назначенного шахским правительством губернатора. Хоросан — синоним богатства и плодородия — отделился от шахской империи. Новый правитель хоросанской провинции Магомет Таги позвал к себе старшину мешхедских купцов и сказал:
