Здесь изложено коротко то, чему мы были свидетелями. Самое важное в этих строках — внезапное превращение древнего старца в мужчину и воина. Кремень внезапно дал искру; зеленоватые, заплывшие жиром глазки оживились и вспыхнули, и вдруг старик заговорил о своей молодости и битве при Мейванде, где афганские пастухи голыми руками шли на картечь шотландских батальонов. Сначала шли юноши, почти подростки, еще не видевшие жизни и легко расстающиеся с ней. Полуголые, вооруженные одними камнями. Ломающимися голосами они проклинали «кафиров», оскорбляли их предков, кривлялись и делали бесстыдные жесты. Их скосили за двести шагов, как бы нехотя, нестройными залпами, целясь в ноги, чтобы легко ранить и потом добивать одного за другим, состязаясь в меткости. Потом шли высохшие старики, которым давно пора было умереть, но они хотели умереть в бою, чтобы заслужить рай. Надрывая голоса, они читали нараспев тридцать шестую сурру Корана Ясин — ее называют сердцем Корана и читают у ложа умирающего. «Клянусь мудрым Кораном, что ты один из посланников…» И многие из них увидели рай, не успев докончить первой строфы: «… на прямом пути. Это откровение мудрого и милосердного…»
Последними вступили в бой самые сильные бойцы; они устремлялись как пущенный сильной рукой метательный снаряд. Офицер отдавал саблей команду «картечь», потому что человеческого голоса не было слышно в раздирающих уши воплях, и атакующие падали, пронзенные роем пуль, восклицая обращенные к англичанам пророческие строки:
«Дождутся только однократного клика, который захватит их в то время, как они будут спорить между собой, не успеют сделать завещания и не воротятся к своим семействам…»
Когда девяностолетнего старика Мухамед-Сарвар-хана отправляли в Кабул, в опалу, он сделал весь путь от Герата до Кабула через пустыни, перевалы и горные хребты не в носилках, не в тахтараване, а верхом на коне, как старый, но еще крепкий воин. Он ехал долго, почти три месяца, но не потому, что берег свои силы, а потому что до последней минуты ждал, что народ Герируда прогонит узурпатора и позовет старого наместника. Но его песнь, песнь его эпохи, была спета.
Серия банкетов и взаимных визитов кончилась. Караван готовился к путешествию в Кабул; нам переменили слабых лошадей, и новый командир конвоя, карнейль-полковник, с усами как у гетманов Украины, представился Раскольникову. Полагалось сделать подарки офицерам прежнего конвоя и мехмандару, и мы вспомнили о часах, обыкновенных карманных часах, которые специально для этого были выписаны по ордеру в Москве. И тут случился исторический анекдот, который тоже следует отнести к эпохе первых дипломатических сношений Советской страны. В московской суете перед отъездом сотрудник полпредства передал ордер в магазин и уехал по другим делам, затем вернулся и принял упакованный ящик. Никто не вскрывал ящика до Герата, а когда явилась необходимость в подарках конвою, то ящик вскрыли и в нем оказалось ровно шесть будильников с портретом бывшей царской семьи на циферблате. Не помню, как мы вышли из положения, но будильники, разумеется, не были пущены в ход.
