Конец Уразы мы увидели в Герате, а начало застали в Бухаре. Резные столбы на площади Регистана, старый дворец эмира и бассейн Лаби-хауз, узорная тень ветвей на камнях — это была Бухара-и-Шериф, святая Бухара — цель долгих и опасных странствий паломников, место гибели отважных путешественников европейцев. Только год прошел с тех пор, как бежал в Мазар-и-Шериф последний эмир Бухары, увозя восемнадцать груженных золотом и драгоценностями арб. Мы почувствовали легкое содроганье от душного запаха столетий и обильно пролитой крови, от непревзойденной материальной красоты висящих в воздухе куполов и минаретов — каменных драгоценностей. Время стояло неподвижно, будто бы наше поколение жило уже семь веков и ничего не случилось, ничего не произошло в этом мире. Еще вчера Тимур прискакал в Самарканд из Дэли, еще вчера брызнула на старые плиты кровь европейца Артура Коноли, кощунственно проникшего в святую Бухару. Мы не говорили об этом вслух, но, честное слово, эти несвоевременные мысли смущали нас. Что же случилось, что произошло в эти пять-шесть столетий? На базаре кожевник разбивает деревянным молотком невыделанную кожу, проходимцы курят анашу в подземельях караван-сарая, азиатский рынок кипит и плещет вокруг Лаби-хауз, попрежнему в чадре, в трех покрывалах и кисее, проходят бесформенные коконы — жены бухарских купцов; он неподвижен и вечен, этот проклятый Восток! Динамит, мелинит, газы — чем можно сокрушить этот застывший каменный быт, эту нетленную и мертвящую, усыпляющую красоту? «Даже тюрьма, обыкновенная тюрьма, здесь — не казарма с решетками, а очарованный замок, монументальная громада, декорация», — вдруг сказала Лариса Михайловна, и мы увидели против тюремных ворот бассейн; зеленеющие ветви как занавес свисали над желтой водой, весенний цвет плавал в воде бассейна. Мы углубились в улицы и долго шли между глухими глиняными стенами, и вдруг увидели дом, самый обыкновенный городской дом с дверями и окнами. Четырехугольники окон светились издали; мы подошли и увидели в окно перекрещенные на стенах полосы кумача, белые меловые буквы и услышали восклицанья и шум спора и звонкий голос: «Товарищ Вахаб не может быть членом партии; мы знаем товарища Вахаба Мамединова; его отец был назир у эмира, и он сам ходит в мечеть и совершает намаз…» И этот голос вдруг погас во взрыве восклицаний. Другой голос покрыл все: «Товарищи, слово товарищу Вахабу!..»
Мы посмотрели друг на друга, и нам стало весело, мы повернули назад и прошли мимо Тай-Минор, «минарета смерти», иронически подмигивая старым камешкам: вы — музей, только музей, и ничего больше. Существуйте, чтобы люди знали, как и кто вас поставил, но рядом с вами будут новые дома, большие дома с квадратными окнами. Есть люди, которым надоели пыльные ковры и глиняные норки и волосяные маски на лицах их сестер и матерей, и жен. Рядом со старыми камешками будет новый, легкий, живой быт двадцатого века. Это век новой культуры, век победы революции.
