Лагерь спит. Афганский часовой ходит у вьюков. Из нашей палатки уже в полусне мы следим за полуоборотами и сложной шагистикой и старинными ружейными артикулами афганского солдата и затем засыпаем сразу под плач и визг, и стенания шакалов.
На четвертый день путешествия мы спустились в долину Герируд и увидели восемь высоких, прямых и слегка наклоненных колонн, похожих на фабричные трубы. Это были минареты «железного хромца» Тамерлана, Тимура. Они поднимались над тропической зеленью садов Герата. Это было на четвертые сутки; курьерский поезд успел бы пройти расстояние от Москвы до Тифлиса, мы же сделали всего сто двадцать пять километров. Вот темпы тысячелетней Азии.
Нас задержали еще на один час на спуске к Герату. Мелочи имеют свой смысл и значение на Востоке, и эта мелочь тоже имела свой смысл и историю, связанную, как ни странно, с Тимуром и его минаретами. В день приезда в Герат нашей миссии за час до торжественной встречи рухнул один из минаретов Тимура. Как могли понять и растолковать эту случайность люди средних веков? Дурное предзнаменование? Война, тяжелое испытание для всей страны и города Герата? И в ту же минуту чиновники и офицеры понеслись на резвых конях к наместнику провинции, девяностолетнему старцу, деду эмира, «который мудр и знает все лучше любого ученого муллы». Старец подумал и спросил: «Как упал минарет? Поперек или вдоль дороги, по которой едет высокий гость?» На наше счастье минарет упал вдоль дороги, верхушкой к кабульским воротам, как бы указывая путь в Кабул. И потому пушечный салют приветствовал «азрет али сафир саиба», посла дружественной страны. Караван тронулся к Герату. Четыре кареты выехали навстречу гостям и почетный эскорт афганских кавалеристов, склонив пики, ринулся в гору, как бы атакуя наш караван. Мы спустились к могиле Маулеви Джами, поэта Джами, еще не зная, какие события предшествовали пушечному салюту в честь полпреда РСФСР.
Могила поэта, столетний кедр, мраморное резное надгробие — сколько раз они были целью наших прогулок в Герате! Чернобородые, молчаливые, задумчивые афганцы, их жены — бесформенные коконы, закутанные в чадры, сидели в тени старых кедров. Они даже не поворачивались в сторону безбожников-чужестранцев. Мы бродили вокруг бассейна; птицы пели над могилой поэта, и пейзаж, который мог бы растрогать любого ориентального романиста, долина, синие и лиловые горы, голубая эмаль минаретов башни и стены Герата были просто невыносимы. Это происходило потому, что шесть человек прожили почти год на положении Робинзонов среди ориентальной меланхолии и экзотического великолепия гератского пейзажа. Как это случилось — я расскажу впоследствии.
