Мы приехали в Петроград в одной теплушке с конвоирами и арестованными. Один (весельчак и балагур) сказал другому: «Тебе что, ты — вдовый, а по мне три бабы воют. Одна — в Кронштадте, другая в Питере, а третья в Керчи, женился, когда за солью ездил».
Вокзал и Лиговка. Здесь от Октябрьского вокзала к Балтийскому прошли мобилизованные члены партийного съезда, пожилые люди, седые, в очках, шинелях, меховых куртках и штатских пальто. Они шли не в ногу, как на демонстрациях. У нас все очень просто и вместе с тем значительно. Другая нация сделала бы из этого похода романтическое зрелище — знамена, трубы, клики народа. У нас на тротуарах стояли случайные прохожие. Серый притаившийся город, над самыми крышами серое небо, под ногами желтый, мокрый снег.
Дома я ощущаю леденящий холод и чувствую, что промок до пояса. Голова, виски, челюсти стиснуты железными обручами. Шестнадцать ночей, бессонных кронштадтских ночей, дают себя знать. Генштабист-москвич входит и говорит: «Отдайте-ка это завтра в Пубалт, а то мне уезжать», — он оставляет у меня на столе влажный, промокший партийный билет. Билет на имя красноармейца Аксенова, выдан комячейкой — не помню какого полка 27-й Омской дивизии. Мы подобрали билет среди обрывков воззваний и газет у проволочных заграждений. Владелец билета лежит в белом саване подо льдом Маркизовой лужи.
«Прощайте же, братья, вы смело прошли свой доблестный путь…»
Звонок по телефону. «Вы дома?» — «Кто говорит?» — «Вы из Кронштадта?» — «Да». — «Победа, победа. Это же чудо. Знаете, об этом будут когда-нибудь писать и писать. Итак, Кронштадт пал. Поздравляю».
На столе лежит газета «Красный Кронштадт». В газете последняя оперативная сводка: 23 часа 19 марта.
«С е в г р у п п а: сведений к сроку не поступало. Ю ж г р у п п а: части приводятся в порядок».
Я помню, как начинались кронштадтские события. Комната начальника политуправления всегда была чем-то вроде клуба. Сидели, курили, толковали заезжие политработники. У телефона бьется Трефолев (начальник осведомительной части). Он пробует соединиться с Кронштадтом. Ничего не выходит; он ругается. «В чем дело?» — «Назначено беспартийное собрание, общегарнизонный митинг на Якорной площади. Из Кронштадта передали в Петроморбазу, чтобы прислали делегатов. А кто распоряжается — неизвестно». Эти минуты будешь помнить всю жизнь. Старинный, похожий на шарманку телефон и желтое усталое лицо Трефолева, горьковатый и душный запах кожаных курток на бараньем меху. Это детали, неизгладимые детали: главное — начался «Кронштадт».
