В моих записях не вполне точно соблюдается хронологический порядок. Однако, насколько я помню, «адмиралтейские вечера» приходили к концу. В Петрограде, на заводах, в армии и во флоте началась широкая дискуссия о задачах профессиональных союзов. Теперь этот период времени, предшествовавший «волынке» и «Кронштадту», достаточно изучен и имеет, пожалуй, только исторически-поучительное значение. Но в то время мы переживали дискуссию, «роскошь», которую позволила себе партия на историческом, перевале, с мукой, болью и страхом. Нельзя было закрывать глаза перед опасной и враждебной стихией, которую развязала дискуссия во флоте.
Командование флотом приняло участие в дискуссии. Оно занимало явно антиленинскую позицию. С обеих сторон была обнаружена излишняя резкость и страстность, особенно опасная в непосредственной близости порохового погреба, то-есть Кронштадта. Для беспартийных моряков дискуссия тоже явилась серьезным испытанием; худшие элементы приняли ее как начало партийных распрей; им казалось, что партия перестала быть монолитом и есть надежда не только на перемену курса, но и на перемену власти. При разношерстном классовом подборе личного состава, при сравнительно низкой политической грамотности моряков-коммунистов дискуссия пошла не по линии научного обоснования вопроса о задачах профсоюзов в данный период, а по линии старой склоки «верхов» и «низов». С 12 по 16 февраля происходила первая конференция моряков-коммунистов Балтийского флота. Там нашлись твердые и стойкие люди, которые умели ставить глубокие общеполитические вопросы, в то время как демагоги и политиканы расточали свой темперамент главным образом в прениях по докладу Опродкомфлота и цитировали записки: «Товарищ Сурков, пришли подшамать, прямо беда». «Быт и образ жизни» обсуждались и на конференции, на фронтах, на кораблях с небывалой остротой и страстностью. Голод и лишения обнажали человеческие чувства. Люди болезненно реагировали на самое незначительное неравенство в быту. То, что прощалось на фронте, где нелепо сводить счеты из-за лишнего грамма сахара и горсти муки, где все счеты может свести шальная пуля, здесь, в обстановке тыловой, гарнизонной службы, в обстановке вынужденного бездействия кораблей, приобретало самое острое и важное значение. Во флоте, запертом в Маркизовой луже и Неве, нужно было проявлять особый такт и сдержанность в быту, а этого такта и сдержанности иногда нехватало людям, испытанным в боях и политических бурях. У них была тенденция считать мелочью то, что рождало опасные страсти. Одинокие голоса поднимали вопрос о реорганизации флота в связи с новыми задачами, осторожно внушали мысль о том, что если покончено со с т а р о й армией, то как же поступить с тем с т а р ы м, которое унаследовал красный флот, но эти голоса тонули в общей разноголосице. Они приобрели силу, убедительность в дни и ночи, когда заговорили пушки «Красной горки», фортов «Передовой» и «Краснофлотский», последний и единственный довод в затянувшихся переговорах и уговорах мятежников. Политработник Громов, бывший начальник организационной части Политуправления, вывел из Кронштадта партийную школу и группу коммунистов и ушел с ними по льду в Ораниенбаум. Он вернулся в Кронштадт в ночь на 8 марта с курсантами. Это была первая и неудачная атака на Кронштадт. Она была отбита с потерями. Громов сбросил с себя белый халат штурмовика, прошел мимо постов мятежников и вернулся в Ораниенбаум, Громов участвовал во втором штурме Кронштадта в ночь на 17 марта и командовал штурмовым батальоном. Это был спокойный, внушающий к себе уважение, человек с пытливым и острым умом. По теории вероятности ему не следовало рисковать жизнью в третий раз. Но этот раз теория вероятности оправдала себя и тяжелое, почти смертельное ранение в голову вывело Громова из строя на долгие месяцы. Другой равный Громову по мужеству человек был командир форта «Краснофлотский» Сладков. Его разговор по телефону с членом ревкома мятежников — образец революционного сознания и стойкости; вместе с тем этот разговор необычайно характерен по типичному матросскому языку эпохи гражданской войны: «…он спросил (он — член ревкома мятежников, Волин): «А как смотрит на нас Краснофлотский?» Я ему ответил: «Свирепит злобой снести вас, как предателей, за вашу авантюру в такой тяжелый момент революции». Дальше я их стал ругать разинскими выражениями и потребовал от них, чтобы они освободили арестованных коммунистов, немедленно собрали собрание, выстроились невооруженные под знаменем красным, шли бы в сторону, обязательно взяв с собой изменников и провокаторов… На этом я с ним сам кончил мой разговор, выругав их по-мужицки…»
