Лидия Иванова действительно была «юным гением». Она погибла в расцвете славы и мастерства, она утонула на взморье, и в Маркизовой луже исчезла последняя балетная фея, «наша Цукки, наша Фанни Эльслер», как говорил Волынский. И он сам не на много времени пережил фею. В тот вечер они стояли рядом, фея, «старый безумец» и Лариса Михайловна.
Я возвращаюсь к «адмиралтейским» вечерам и спорам за круглым столом. Там, как писали в шуточной поэме, «над тарелкой Городецкий уже склонился, как цветок, соединив гражданский, детский, ученый и морской паек». Там возникали настоящие словесные поединки, и иногда они кончались бурными и короткими ссорами. Тогда Лариса Михайловна еще не утратила чрезмерной снисходительности, доверия и любопытства к людям. Это пришло только в результате нескольких ощутительных уроков жизни. И был однажды такой урок. В «Красной газете» она нашла очень бойкого и разговорчивого технического секретаря. Он рассказал о себе, что он бывший «меньшевик», что недавно освобожден из заключения и потому ведет такую незначительную работу. Он показался Ларисе Михайловне знающим и дельным человеком. «А что касается его меньшевизма, то, знаете, ему принесло пользу сидение в тюрьме». И она рекомендовала его на ответственную работу. Все же навели справки и оказалось, что товарищ Давидзон, действительно, был арестован и сидел, но не за меньшевизм, а за близость к семье Распутина. Это был тот самый легендарный питерский репортер, который ради самой точной и прямой информации о старце посватался к его дочери.
«Такой способный и, повидимому, дельный тип, и оказалось…»
Эти слова «и о-ка-за-лось…» она произносила, скандируя слоги, так что они в других подобных эпизодах звучали как лейтмотив. В Бухаре, например, отыскалась «умная, дельная пожилая женщина; ее бы хорошо взять с собой, хлопотать по хозяйству в походном штабе». «И оказалось…» что дельная пожилая женщина в свое время состояла при особе эмира Бухарского для особых поручений. Но вчерашнее разочарование сейчас же забывалось, начинались новые поиски человека и новые разочарования. Для Ларисы Рейснер неожиданные симпатии к людям возникали вследствие постоянных поисков незаметных, но замечательных людей, поисков незаметного героя, которого можно было бы поставить в первые ряды на полагающееся ему по праву место. Расставаться с мечтами, уничтожать иллюзии она научилась впоследствии.
Дни проходили в странствиях между Петроградом и Кронштадтом. От бывшего Николаевского моста ходили катера к острову Котлину, Кронкрепости, Кронштадту. Летом — освежающая непродолжительная прогулка. Зимой — сложное путешествие кружным путем по железной дороге до Ораниенбаума и по льду в санях или на ледокольном катере до Кронштадта. Летом катер пробегал мимо пустых эллингов судостроительного завода, мимо стоящих на мертвых якорях военных и торговых судов, мимо двух, спущенных на воду, но невооруженных, сверхдредноутов. Длинные высокие корпуса сверхдредноутов напоминали железный мол, и катер проходил под отвесной железной стеной, как юркий водяной жучок. Так они стояли годы, «Кинбурн» и «Бородино», два гигантских пловучих гроба, и в них были похоронены мечты царской России, мечты о морском могуществе. Катер входил в Морской канал, и образовательное путешествие продолжалось. У стенки на мертвых якорях стояли два корабля с высоко поднятыми бортами и наклонными трубами. Темносиние корпуса, золотые орлы на корме и золотые буквы «Штандарт» и «Полярная звезда» открывались нам, как названия главы из эпохи последнего царствования. На бывшей императорской яхте «Штандарт» было запустение и разгром. Говорят, еще недавно, в хаосе обломков и мусора можно было отыскать фотографию «державного хозяина» яхты и датского короля или пригласительный билет офицерам яхты «Штандарт» от офицеров яхты «Гогенцоллерн». Не знаю, каким образом попала к нам книга почетных гостей яхты с автографами Георга пятого, принца Уэльского и Пуанкаре. Там всего удивительней была собственноручная подпись Вильгельма второго. «Wilhelm», затем сложнейший, запуганный каллиграфический росчерк и внутри росчерка буквы «I. R.» — Imperator Rex. Сколько самовлюбленности, самообожания и тупости было в автографе экс-кайзера! Затем случайно удалось разыскать несколько сот радиограмм, собственноручно написанных Николаем вторым. На плотной упругой бумаге в заголовке напечатано: «Императорская яхта «Штандарт». Искровая станция» и дальше на всех бланках одно и то же, одним и тем же слабым, остреньким почерком: «Петергоф, ее императорскому величеству. Прошли Зунд. Погода прекрасная. Ники»; или: «Прошли Босфор. Погода прекрасная», или: «Двинск, камергеру Воронину. Благодарю двинских городовых за выраженные чувства»; или: «Пью за здоровье лихих атаманцев лейб-казаков»; или: «Поздравляю лихих изюмских гусар полковым праздником»; или, наконец: «Петербург. Елагин дворец, председателю совета министров Столыпину. Вам разрешается прибыть в Петергоф такого-то числа, во столько-то часов». Несколько дней мы разбирали эти радиограммы, написанные рукой самодержца, стандартные приветствия, благодарности, поздравления, сообщения о погоде, и вся тусклая, серенькая жизнь, бытие пехотного полковника встало перед нами в тусклых и серых словах, посланных в эфир искровой станцией яхты «Штандарт». Происходили величайшей важности события, подготовлялась мировая война, бастовали путиловцы, на Ленских приисках расстреливали рабочих, убивали премьер-министров, а пехотный полковник Николай Романов интересовался погодой, благодарил городовых, пил здоровье лихих донцов и неуклонно подвигался к историческому концу династии. Династия началась в Костромских лесах, в Ипатьевском монастыре, и пришла к неминуемому концу через три с лишним века, в доме екатеринбургского купца Ипатьева. Радиограммы Николая второго лежали месяц или два на широком подоконнике в комнате флаг-секретаря; они перемешались со старыми сводками Роста, старыми номерами «Петроградской Правды»; о них забыли, и, наконец, затеявший генеральную чистку флаг-секретарь отправил автографы Николая второго в Морской музей или в архив.
