В этом случае скромная проза с полным основанием уступает классическим стихам:
. . . . . . едет он теперь
С запасом фраков и жилетов,
Шляп, вееров, плащей, корсетов,
Булавок, запонок, лорнетов,
Цветных платков, чулок à jour,
. . . . . . . . . . . . .
С последней песней Беранжера,
С мотивами Россини, Пера,
Et cetera, et cetera.
Песни Беранжера, мотивы Россини заменялись песенками парижского ревю, но во всяком случае это явление в Герате и Кабуле не могло пройти незаметным, и тегеранский парижанин вскоре оказался преподавателем французского языка при дворе эмира.
Ветер других стран подул с запада. Из Аравии через Багдад, южную Персию и Хоросан пришло мятежное племя арабов — пятьдесят семейств, принужденных англичанами покинуть родину. Они разбили лагерь под стенами Герата. Лица, походка, жесты арабов отличали их от несколько суетливых и резких в движениях афганцев. Я увидел вождя племени на прогулке у ворот Герата. Он ехал на высоком, вороном, отливающем шелком, коне. Конь и всадник были одинаково снисходительны к окружающему. Шейх ехал в полосатом бурнусе; чалма спускалась, прикрывая от солнца его затылок и плечи. Шейх, настоящий шейх из сказок Шехеразады. Он поровнялся с нашим экипажем и увидел женщину, величественным и легким движением поднял он руку к переносице, и мы вдруг увидели на орлином носу с горбинкой хрустальные крылышки пенснэ. Солнечный блик играл на его узких и длинных лакированных башмаках.
Гератская зима была короткой, не похожей ни на зиму, ни на осень. Весна была стремительной; вообще не было весны: в два дня исчез снег на горах, и прозрачная зеленая дымка одела голые сучья деревень. Прозрачная дымка мгновенно превратилась в нежно-зеленое облако, первую зелень. Слуги убрали столы с южного балкона, мгновенно распахнули для сквозняка окна и двери, и мы поняли, что наступило лето. Одно время года дало другому не более недели. Шесть человек в поту и испарине собирались в подземной комнате доктора Дэрвиза и с проклятиями рылись в так называемой библиотеке, состоящей из сорока зачитанных, растерзанных по листкам книг. Вечером начинали симфонию шакалы, и под этот отвратительный аккомпанемент шесть человек, как в клетке, кружились по балкону, огибающему дом, и говорили о поэзии, прозе, политике, театре, Москве, Париже и Риме. В декабре 1921 года Ф. Ф. Раскольников писал мне из Кабула:
«Знаете ли вы, что застрелилась А… Городецкий, по газетам, умер в Персии. О Гумилеве вам известно. О Балтфлоте мы совершенно ничего не знаем. Если при вашей близости к России какие-нибудь вести достигают вас раньше, пожалуйста, сообщите».
