. Мигунов довольно точно следовал указаниям авторов, однако он проигнорировал одну портретную подробность, мелькающую в третьей части «Понедельника». Там о примирении Хунты с Федором Симеоновичем Кивриным рассказано следующим образом: «…в кабинете они в течение получаса будут мрачно молчать через стол, потом Федор Симеонович тяжело вздохнет, откроет погребец и наполнит две рюмки эликсиром Блаженства. Хунта пошевелит ноздрями,
закрутит ус и выпьет»
[41]. Эта подробность была нужна Стругацким для сиюминутного эффекта – усиления испанской или латиноамериканской составляющей в облике «бывшего великого инквизитора». Она возникает в сказке единожды и более нигде не отыгрывается. Неудивительно поэтому, что Мигунов усов Кристабаля Хозевича просто не заметил. Между тем, по законам построения художественного текста, «усы» – это не подробность, а деталь, они должны бросаться в глаза, и если этого не происходит, значит, писатели допустили промах.
Второй случай – более серьезный и интересный. Взглянем на портрет бакалавра черной магии Магнуса Федоровича Редькина, помещенный на странице 83 первого издания «Понедельника». В нем сознательно отражены и совмещены два несовпадающих по времени события. Первое – Редькин принес ключи дежурящему по институту Привалову. Второе событие в книге излагается так:
Бакалавра он получил триста лет назад за изобретение портков-невидимок. С тех пор он эти портки все совершенствовал и совершенствовал. Портки-невидимки превратились у него сначала в кюлоты-невидимки, потом в штаны-невидимки, и, наконец, совсем недавно о них стали говорить как о брюках-невидимках. И никак он не мог их отладить. На последнем заседании семинара по черной магии, когда он делал очередной доклад «О некоторых новых свойствах брюк-невидимок Редькина», его опять постигла неудача. Во время демонстрации модернизированной модели что-то там заело, и брюки, вместо того чтобы сделать невидимым изоб ретателя, вдруг со звонким щелчком сделались невидимыми сами. Очень неловко получилось[42].
Кажется очевидным, что если уж художник хотел показать читателю оконфузившегося Редькина, то он должен был изобразить бакалавра черной магии с голыми ногами и в трусах. Остается открытым вопрос: содержится ли в только что процитированном фрагменте «Понедельника» невнятность, из-за которой Мигунов неверно интерпретировал этот фрагмент, или в данном случае вина лежит исключительно на иллюстраторе?
