Я просто взяла Лутц на руки, вышла и последовала за Гельмутом, вышагивающим на своих слегка кривых ногах. Сзади нас лаяла Джуди, возмущенная тем, что мы куда-то уходили, взяв курицу с собой, а ее оставили.
Мы прошли мимо очень маленькой простенькой церквушки с побеленным фасадом и вступили прямо на кладбище.
– Знаете, чем отличается церковный погост от просто кладбища? – обратился ко мне Гельмут.
– Не-а.
– Кладбища были здесь поначалу в ведомстве церквей и устраивались из практических соображений рядом с церквями. Потом позже посчитали необходимым иметь и муниципальные кладбища. В конце концов, не все – христиане.
– А-а, ну да, отлично. Поблизости. Это кладбище… – начала было я.
– Погост!
– Но разве не является каждый церковный погост одновременно кладбищем? То есть не каждое кладбище является погостом, но каждый погост – это сразу и кладбище? Что-то вроде, как с квадратом и прямоугольником, нет?
Гельмут ехидно сверкнул глазами в ответ.
– Что я, собственно, спросить хотела: вот это место, оно ведь уже старинное? Производит, по крайней мере, такое впечатление. Церковь тоже как будто довольно старая.
– Да, – прошипел Гельмут недружелюбно и пошел вперед.
Понятно, экскурсии не будет. Когда мы уже стояли на погосте, я увидела, что он отличался от всех кладбищ и церковных кладбищ, какие мне до сих пор приходилось видеть.
Первое, что бросалось в глаза, были надгробные камни, если их таковыми вообще можно было назвать. На всех могилах стояла одна и та же модель: каменный цоколь, на котором высился черный металлический крест, обильно украшенный всякими завитушками. А в середине креста находилась виньетка с черно-белой фотографией умершего человека.
По-моему, это было бомбезно. Я переходила от могилы к могиле и смотрела, что за люди там лежали. Большинство из них умерли в преклонном возрасте, лишь несколько из них были моложе шестидесяти. На дальнем конце находились две детские могилы. Они выглядели так же, как и остальные, отличались лишь тем, что там еще игрушки лежали, а в земле торчали мельницы-вертушки. Кажется, существует что-то вроде договоренности относительно детских могил, с которой все молча соглашаются. Куда ни придешь, везде на детских могилах крутятся на ветру пластиковые мельницы.
Пройдя все ряды, я подумала, что похороны случаются здесь нечасто – три-четыре раза в год – и на надгробиях значатся всего четыре или пять фамилий.
– Сколько здесь всего могил? Сорок? Пятьдесят? – спросила я.
