очень любят покрикивать, когда не в настроении. Мне это все не нравится.
Гельмут опять уставился на меня непонимающе: по всей видимости, он не имел представления кто такие Алекса и Сири и о чем я вообще говорю.
– А вы из этих самых, феминисток, да?
– Да, и…
– Хельга тоже из них была. Поэтому ей начхать было на традиционные ценности, на целомудрие там, и на все эти нелепые представления, которых должны были придерживаться женщины моего поколения. Ее мать хотела, чтобы она изучала языки и, может быть, стала переводчицей, а она вместо этого уехала со мной в лесничество. Женщина-лесничий – такого в те времена не знали и уж точно не уважали. Когда родился Кристоф, она почти сразу опять начала работать в лесу. Потом она нашла место в организации по защите животных: спасала в наших лесах животных, которые на грани вымирания. Хельга всегда была, ну, как сейчас говорят, сама по себе, и я никогда не говорил ей, что делать. Большинство ее теорий я понять не мог, но мне думается, феминизм – хорошее дело. А то, о чем вы сейчас говорите, это мне непонятно. Женский голос просто приятнее слушать, мне кажется. Вот и все!
– А вы подумайте почему.
– Нет. Даже задумываться не буду. И доклад из серии «Видеть кожей» и подобные штучки можете оставить при себе. На это у нас нет времени. Может, лучше будете мне штурманом?
– Да, хорошо!
– Только говорите заранее, а не за пять метров да съезда с дороги.
– Хорошо.
– И говорите громко.
– Хорошо.
– И четко.
– Хорошо-о-о-о!
Гельмут кивнул, и мы снова сели в машину. К моему удивлению, Лутц не сидела, а стояла на обеих ногах. Ладно, не совсем на обеих, преимущественно она стояла на здоровой ноге, а сломанной ногой лишь касалась сиденья, это помогало ей сохранять равновесие.
– Она стоит! – воскликнула я.
– Она мне на сиденье нагадила! – воскликнул Гельмут.
– Приехали, – сказал Гельмут и заглушил двигатель.
Мы остановились в небольшом местечке высоко в горах, окруженном виноградниками и бесконечными лугами. В принципе, это была всего одна проезжая улица, вдоль которой по обе стороны тянулись дома.
– Хорошо, – сказала я.
– Нам надо на церковный погост.
– Хорошо, – опять промолвила я.
Он взял с собой урну: может быть, снова собирался пепел развеивать.
– Джуди туда нельзя, а вот курицу в машине лучше не оставлять. Береженого бог бережет. Кроме того, мне не хочется, чтобы она мне опять все обгадила.
Я пыталась оттереть следы птичьего помета с сиденья в машине, но ткань сразу побелела, поэтому место, где Лутц так героически стояла на своей сломанной ноге (и навсегда запечатлела свой зад), останется и все время будет бросаться в глаза.
