Я сидела, поджав колени, уткнувшись в них подбородком, положила голову на колени, съежилась, сжалась, как сдутый мяч, пытаясь сократить площадь поверхности для нападения из внешнего мира и не дать распасться внутреннему.
– Я не знаю, как быть дальше, – тихо проговорила я.
Гельмут сидел и барабанил своими узловатыми пальцами по рулевому колесу, и вдруг у него начался довольно сильный приступ кашля. Я наклонилась в его сторону и беспомощно стала хлопать его по спине, на что он только отмахнулся.
– От этого только хуже, – прохрипел он сдавленно.
Когда приступ утих, он, тяжело дыша, облокотился о руль и опустил голову.
– Вы больны? – спросила я.
– Все нормально, – ответил он. – Едем дальше.
– Порцию жареных кальмаров и стакан воды с лимоном, – пробурчал Гельмут, делая заказ.
Мы остановились в маленькой деревушке и зашли в закусочную, хотя мы еще не так долго были в пути и в дороге уже перекусывали. Но иметь восьмидесятилетнего попутчика – не то же самое, что путешествовать с ровесниками. Кроме нас в кафе никого не было.
– Осьминог – одно из самых умных животных, какие только бывают, – вставила я как бы между прочим.
– Да. И вкусное, особенно в кляре и так – с лимончиком сверху, – добавил Гельмут сухо.
– Нет, правда! Нельзя их есть. Животных в принципе есть нельзя.
– Да, но каракатица – не корова все-таки.
– Они могут видеть кожей.
– Что?
– Ну, каракатицы. И каждое щупальце автономно управляется чем-то типа мозга.
– Ну, это просто…
– Некоторые светятся в темноте. А еще они способны к эмпатии: они, например, могут одних людей любить, а других нет.
– Что это у нас тут началось?
– Самки обмахивают яйца, чтобы была свежая вода и кислород, защищают их…
– Хватит…
– … от всех врагов. Они постепенно умирают от голода, а их дети в яйцекладке растут и крепнут, а когда вылупляются, мама, как правило, умирает. Такое значение для нее имеют ее дети. Не так, как у улиток или других моллюсков: те просто откладывают много яиц, а потом надеются на лучшее. Разве это не самоотверженность? Матери жертвуют собой, а потом приходим мы и поливаем их детей лимонным соусом. Просто жутко.
Официант все еще стоял у нашего столика, безучастно слушал, о чем мы говорим, ожидая, что закажу я. Гельмут сердито сверкнул на меня глазами.
– Зачеркните осьминога, я возьму картофельные оладьи с яблочным пюре, – сказал он, а потом повернулся ко мне и добавил, – или яблоки тоже могут видеть своей кожуркой?
– Не-ет. Мне тоже картофельные оладьи и бутылочку «шпеци». Спасибо!
