пришвинского персонализма? Да, миропонимание Пришвина включает эволюционную картину мира. Он изучал дарвинизм и был в курсе научного эволюционизма. Здесь мы констатируем сходство с Лосским. Но обратим внимание на то, как эволюцию видит русский философ-интуитивист: «Эволюция есть для одних существ возрастание в добре, а для других – возрастание в зле. Кроткий взор лани и хищный взгляд тигра явным образом принадлежат к разным линиям развития». Пришвин наверно не читал изданную в эмиграции книгу Лосского, которую мы только что процитировали. А если бы прочитал, то сарказм его реплики по поводу «тигра и лани» был бы суровым. Язык философа здесь подчеркнуто книжный, неживой, банально риторический и потому мертвый. Пришвин как полевой исследователь живой природы, путешественник, охотник и натуралист знал в лицо диких зверей, умел отличить одну особь данного вида от другой и писал о них так, как пишут о людях. Например, он смеялся над выражением «по-зверски» в значении самого нравственно порочного, жестокого поведения («зверское убийство», «зверское отношение», «звериные нравы» и т. п.) применительно к человеку, давая выразительную и убедительную, опытом доказываемую апологию хищников-зверей, обращая внимание на высоту самопожертвования, которое они проявляют. Итак, если философы-систематики пишут из книжного знания «сплетенные» трактаты об оправдании
добра, то Пришвин дает опытно пережитое оправдание
бобра, художественно и реалистически достоверное
[246]. За бобрами его герой, канадский охотник-натуралист, не только наблюдал, но и жил с ними одной жизнью
[247]. Мы имеем в виду повесть о Серой Сове, идеи которой присутствуют практически во всех сочинениях русского писателя. Каламбур здесь оказывается уместным, раскрывая самую суть ситуации с иерархическим характером пришвинского персонализма. Читая Пришвина, понимаешь, что пафос его как раз не в утверждении иерархического ряда личностей, не в подчеркивании какой-то экстраординарной высоты человеческой личности перед личностями живой нечеловеческой природы, а в том, чтобы показать высокое достоинство растений и животных как личностей. Живая природа служит ему пробирным камнем для утверждений о характере реальности как таковой. Проникновение с родственным вниманием в ее жизнь раскрывает Пришвину и человека. Конечно, он понимает, что человек наделен эволюционно более высоким статусом, чем, скажем, рыбы и птицы. Человек для него оказывается как бы «собранием», «собором» всей природы, до него существовавшей и в нем преображенной. Но акцент он ставит не на аристократическом
