. Но исследователь не объясняет происхождение этой близости, не высказывается о том, действительно ли оказал Лосский прямое и глубокое влияние на Пришвина, или же писатель просто обнаружил у него философскую доктрину, близкую его собственным взглядам, к которым он пришел независимо от русского философа-интуитивиста.
Другой современный исследователь творчества Пришвина признает самым определенным образом именно такое влияние. Его мнение о том, что «писатель (Пришвин. – В. В.) в художественных образах искусства излагает основные положения персонализма Лосского»[238], я не разделяю. «Излагает» учение профессор с кафедры или в учебнике. Очевидно, к Пришвину это не имеет отношения, он ничего не «излагает» даже «в художественных образах». У него изначально мысль движется художественными интуициями, подобно тому, как мысль Марселя рождается через драму с ее диалогом персонажей. Художественное творчество по сути своей самобытно и самостоятельно и опережает понятийно-философское, не являясь его пассивным отражением «в образах». А если оно сводится к пассивной иллюстрации логического содержания, то по большому счету художественным и не является[239]. В отличие от Марселя у Пришвина не было двухчастной структуры творчества, где одна его половинка была бы искусством (слова), а другая – философией. У русского писателя связь этих измерений творчества еще теснее, чем у французского драматурга-экзистенциалиста.
В том же дневнике 1930 г. есть одно большое, чисто философское по вопрошанию, рассуждение о том, существует ли только одно центральное человеческое «я», лежащее в основе немецкого трансцендентального идеализма, или же и во внешнем мире все существа (растения, животные и т. д.) «по-своему каждый, выступают, как я, и может быть смутно, а может быть еще и яснее, чем мы, тоже чувствуют мир через свое Я?». Пришвин склоняется ко второй точке зрения: «У всех свое “я”, все они живут одинаково, чувствуя, или, как мы, представляя собой мир, и я тоже узнавал в них свое прошлое». Здесь нужен комментарий: Пришвин имеет в виду биогенетическую закономерность повторения филогенеза в онтогенезе. Человек со своим «я» вплетен в единую космическую эволюцию, судьба его неотделима от судьбы всего мира. Поэтому о себе я со своим внутренним миром могу узнать, глядя на внешний мир и воспринимая его с «родственным вниманием». «Я» – сознание – личность – вот какой ряд близких понятий выстраивает Пришвин-мыслитель. И у черемухи, цветом которой он залюбовался 13 мая 1930 г., считает он, есть сознание, свое «я». Но тут же восклицает: «Правда, какое низкое сознание у черемухи!» Почему же низкое? Да потому, что она привлекает свою собственную смерть – влюбленные ее ломают нещадно, и оттого она не успевает дать плоды и размножиться. По стилю мысли это мало похоже на Лейбница или на Лосского, будучи ярким примером художественного целостного мышления натуралиста-наблюдателя и поэта-мыслителя в одном лице.
