.
Весь пласт религиозно-философской жизни, представленный деятельностью петербургского РФО, для Пришвина выступает как «богоискательство»[227]. Вот характерная оценка этого духовного движения интеллигенции, сделанная им 18 октября 1915 г., когда РФО еще работало: «И что бы враги ни говорили о религиозно-философских собраниях, а историк отметит это искание бога перед мировой катастрофой, как все равно простонародный летописец не упустит сказать о горевших лесах в июле 14-го года и о померкнувшем от дыма солнце»[228].
Пройдут два нелегких десятилетия, и отношение Пришвина к предреволюционному богоискательству изменится радикально. Поиски бога вдалеке от церкви, в духе Серебряного века, сменятся у него настоящей религиозной жизнью, убедительный пример которой ему даст Валерия Дмитриевна Пришвина (тогда В.Д. Лебедева), с которой он знакомится зимой 1940 г. Его воодушевит ее неустанная устремленность вперед, интенсивная духовная жизнь, созидательная, нравственно мотивированная активность – смелая и ответственная[229]. Ему близок сам тип ее личности, сочетающий глубокую религиозность с открытым, свободным духом. И в результате у него возникает несколько иная мировоззренческая схема, отчасти напоминающая дихотомию позднего Бергсона, выдвинувшего оппозицию статической и динамической морали и религии. Действительно, истинную религию как религию жизни (движения) он теперь противопоставляет религии смерти (покоя), образец которой ему демонстрирует его домработница Аксюша, неукоснительно соблюдающая все церковные обряды, строго следующая указаниям своего батюшки, не помышляющая ни о каком «самовольном» созидании своей жизни. Валерия Дмитриевна тоже молится каноническими молитвами, но в них она вкладывает свою сильную, независимую личность. Все в мире веры у нее претворено ее личным опытом. Пришвин, покоренный силой ее духа и цельностью существа, констатирует: «Редчайшее в женщине гармоническое сочетание религиозности, просвещенности и натуры»[230]. И вот теперь у него к указанной бергсоновской паре категорий добавляется третья – то, что он называл богоискательством. В результате возникает триадическая схема: богоискательство – истинная религия (творческая, динамическая, свободная) – религия ложная (пассивная, статическая, несвободная). Однако богоискательство теперь оценивается по-другому. Оно для него отныне не полноценная духовная жизнь, не творчество жизни в свете высших смыслов, а «авантюра» и «слова», пусть даже порой правильные и небесплодные, ибо эти «словеса» и создали новую школу литературного мастерства, открыли другое понимание искусства, чем то, какое было в XIX в.
