будучи одним целым. Такое «первое видение» как «первое ведение» дремлет глубоко скрытым в нашей душе. Пришвин называет подобный взгляд, преодолевающий индивидуализм, «родственным вниманием», «расширением души». Какие условия необходимы, чтобы подобное расширение души могло происходить и духовно питать человека? Вот важный вопрос философии, понимаемой как совокупность духовных упражнений. В
расширении души загадка «я» решается через обретение нашего «я» как личного «мы».
Действительно, культивирование «первовзгляда» можно рассматривать как одну из вариаций духовных упражнений, связанных с интенсификацией переживания текущего момента. Такие упражнения имеют своим объектом живое время человеческого существования. Но существуют и духовные упражнения, обращенные к переживанию мира как пространства. Есть они и у Пришвина. После встречи с В.К. Арсеньевым, путешественником, ставшим писателем, он записывает: «Когда много ходишь <… > пространство становится эфирным, и время без газет, без правил дня идет только по солнышку. Тогда без времени и пространства мне видно, земля пахнет своим запахом и все вокруг становится, как будто слушаешь сказку мира»[170]. Мир вдруг поворачивается своей тайной, а потому и реальностью: так чувствует его, например, человек, заблудившийся в незнакомой местности. Так было не раз с Пришвиным-охотником, практикующим поэтическое погружение в природу.
Пришвин воспринимал мир в его конкретных временных и пространственных характеристиках, давая в «физике» схваченного мгновения его метафизический «рентгеновский снимок». Да, эти наблюдения кажутся просто зарисовками явлений, «метеоров» в традиционном смысле «воздушных явлений» вообще (подвижные атмосферические эффекты, сияния, облака и т. п.). Однако в них проступает и скрытая метафизика целостной единой жизни. Будучи в командировке в Кабарде, Пришвин определяет такие наблюдения, дающие выразительные снимки текущего момента жизни целого, как «фенологические записи». Вот один из примеров таких зарисовок: «Погода серая, но тепло. Как поднялась трава! Деревья сильно распускаются, каштаны»[171]. Главное в них в том, чтобы обнаружить трудноуловимые связи разноплановых явлений, подобные тем, о которых говорит поэт: «Есть тонкие властительные связи меж контуром и запахом цветка»[172]. Связи, «упакованные» в конкретном мгновении целого, скрыты от утилитарно ориентированного, оперирующего абстракциями ума, но улавливаются подобными целостными созерцаниями. Как мы сказали, у подобной фенологии, строящейся на основе времен года, есть своя метафизическая подоснова. «Времена года, – записывает Пришвин, – любят капризничать, но по существу вернее их ничего нет на свете: весна, лето, осень, зима»
