Пришвин был старше Дурылина на 13 лет, что не могло не сказаться на его менталитете. Следуя господствующему духу второй половины ХIX в., Пришвин всегда был близок к естествознанию, хотя позитивистом он, безусловно, не был никогда. В отличие от него научные склонности Дурылина лежали в области гуманитарных, а не естественных наук. Но оба мыслителя сознательно стремились соединять в своем творчестве науку и поэзию, философию и литературу, искусство и жизнь. Мечта Пришвина – «соединить поэзию, науку и жизнь»[142] – была мечтой и Дурылина, если к этим ее слагаемым добавить еще, как духовный центр, христианскую веру.
Не был Пришвин и столичным интеллектуалом, каким был Дурылин. Пришвин только на склоне лет почувствовал, что и он мог бы жить с такой же самоотдачей в крупном городе с его культурой, питаться накопленными в столице сокровищами, как он привык жить чудесами природы, таящимися в дебрях лесов и болот. Но это он почувствовал только тогда, когда получил прекрасную квартиру в центре Москвы, в Лаврушинском переулке, рядом с Третьяковской галереей и напротив Кремля. Кстати, в Московский Кремль в грозные годы революции Дурылин как опытный гид и знаток старомосковской архитектуры водил группы интеллигентов самого высокого ранга, среди которых был богослов и философ С.Н. Булгаков.
Дурылин все читал и многое знал. Знал он и очерк Пришвина о его поездке на Светлое озеро к граду Китежу и даже цитировал его в книге о своей аналогичной поездке. Дурылин – настоящий ученый, его манера под стать Аристотелю: он излагает историю исследуемого вопроса, рассматривает работы своих предшественников и дает им оценку. Так и в данном случае он говорит о Вл. Г. Короленко, З.Н. Гиппиус, М. Пришвине, цитируя некоторые свидетельства их живых наблюдений, сделанных на берегах Светлого озера. На что он обращает внимание в пришвинском очерке? На выразительную подлинность народной веры в Град невидимый как высшую христианскую святыню. Вот одно из характерных для Пришвина цитируемых Дурылиным мест указанного очерка: «На что-то мягкое, живое я наступил. Нагнулся и испугался: на берегу озера, под проливным дождем, в грязи лежала женщина, лицом к земле. – Не трогайте, не трогайте ее, – сказал мне кто-то, – она звон слушает»[143].
Обратимся теперь к китежским впечатлениям Пришвина. Вот он едет по ближайшим к Светлому озеру деревням. Послушаем его голос: «В лесу иногда большие восьмиконечные кресты свешиваются над повозкой. Это все мне кажется книгой про старину. Живое солнце, живые деревья глядят на желтые листы, на славянские буквы. Много настоящих цветов и особенно ландышей украшают страницы. Но нет самого главного: книга мертва»
