В письме другу, включенном в книгу очерков «За волшебным колобком», Пришвин рассказывает нам о трудностях общения городского интеллигента со священнослужителями. Всем пережившим религиозный поворот знакома неуверенность новообращенного в том, как правильно надо просить благословения у батюшки и т. п. Но если для моих друзей, пришедших к Церкви, эти обряды были просто некими формальностями, за которыми стояла вера, все просветляющая и очищающая, то у него ее-то и не было. Он не скрывает искусственности тона своего общения с главой Голгофского скита, называемого им «строителем», а не настоятелем (скит не монастырь), не скрывает своего притворного поддакивания его благочестивым речам. При этом содержание веры, кажется, его совершенно не интересует. Видимо, внутри себя он уже решил, решил волей и умом: правда (истина) не с христианской Церковью, а с прекрасной, необъятной Природой. Как и всякий «образованный», «культурный» человек своего времени, Пришвин не верит в чудеса религиозные, переживая чувство чудесного только при встрече с природой, при одном лишь предвкушении прикосновения к ее таинствам. С самого детства Пришвин искал «дивную свободную жизнь»[140] и вот теперь нашел ее, но не на святых Соловецких островах, а в своих охотничьих скитаниях по трудно проходимым, пустынным лесам среди гор и озер Лапландии.
Трудно не заметить одного сходства между Пришвиным и Дурылиным, которых мы как-то незаметно для нас самих стали сопоставлять друг с другом. Оба писателя – выходцы из купечества. Правда, Дурылин происходил из семьи потомственных купцов, живших в Москве, хотя далекие корни его были в Калужской губернии. Пришвин же хотя и происходил из купцов, но жил в детские годы в семейном имении под Ельцом, где ему открылись русская природа и деревня черноземной полосы. Оба стали искателями правды, путешествовавшими с исследовательски-писательскими целями по тем же самым, причем точь-в-точь тем же самым местам, что уже бросается в глаза и дает очевидное основание для их сопоставления.
Действительно, в 1907 г. Пришвин ездил на Соловки, а также в Лапландию и на Мурманский берег к поморам, а потом в Норвегию. В 1911 г. Дурылин ездил по тому же самому маршруту на Русский Север (Архангельск – Соловки – Кандалакша – Лапландия)[141], а летом 1912 г. он ездил, как до него в 1908 г. Пришвин, на Светлое озеро в Заволжье в Нижегородскую губернию. Иными словами, спустя четыре года пришвинские путешествия буквально были повторены Дурылиным. Как и Пришвин, Дурылин впоследствии путешествовал и в Олонецком крае. Как и Пришвина, Дурылина тоже Север привлекал, как он говорит, «неудержимо». Одно время он даже подписывался под своими работами псевдонимом «Сергей Северный». Любовь к Русскому Северу была характерной чертой обоих писателей. При этом они оба были его этнографами, интересовались стариной, фольклором, писали в жанре очерков о своих впечатлениях. Итак, сходство по предмету и отчасти по манере и жанру поразительное. Но во многом оно остается внешним – души и пути этих писателей-мыслителей были глубоко различными, хотя, что еще важнее, на какой-то глубине и высоте они несмотря на это сходились, что выявилось, правда, только после того, как обе эти замечательные жизни были прожиты до конца.
