. Она светла каким-то особым, несказанно светлым прозрачным светом. Все, кто были там, не могут не согласиться с этой оценкой не передаваемой словом, сердечно чувствуемой ауры, присущей Анзеру. Натуралисты-географы, люди, как правило, неверующие, скажут, что это просто следствие северной широты и морского климата Соловецкого архипелага. И вроде бы слова их уместны. Но в том-то и дело, что переживание анзерской светлости выходит за пределы чисто научного, имманентно-натуралистического его объяснения. Здесь природный план бытия как бы истончается и сквозь него просвечивается что-то тихое, таинственное, небесное, божественное. Да, именно – безгрешное, хочется сказать вместе с писателем. Можно подвести черту и заключить, что в благодатном воздухе Анзера мы встречаемся с китежским светом
преображенной природы, природы до грехопадения или после ее искупления и восстановления. Есть и другой приходящий на ум образ – природа Анзера по-настоящему
софийна. Дыхание наше здесь становится «органично, радостно, благодатно», что и значит «софийно»
[137].
Но высказав эти поразительно верные для неверующего слова о самой сути анзерской природы, Пришвин делает два шага назад к своим сомнениям, даже к неверию, богоборчеству и антиклерикализму. Он вспоминает то, что слышал от тамошних монахов, и передает свои раздумья таким образом: «Не признают времени…
Быть может, это очень высоко… или низко… Свет это или тьма… Не свет это и не тьма, вспоминаются мне слова одного религиозного мыслителя, случайно проснувшиеся во мне, это гроб, и все эти озера, зеленые ели, весь этот дивный пейзаж – не что иное, как серебряные ручки к черной мрачной гробнице»[138]. Что это за «религиозный мыслитель», слова и идеи которого вдруг явились Пришвину? Сомнений нет, это Розанов, независимо от Ницше высказавший аналогичный вердикт о «сущности христианства»: черная антижизнь! Розанов увлек Пришвина своей апологией «рода» и «земли», что заставляет вспомнить знаменитые слова его европейского двойника, автора «Заратустры», нацеленные против христианской Церкви – «Будьте верны земле, братья!». У Розанова на то была одна глубоко личная причина. Но Пришвин тогда в нее не слишком вникал[139]. Его привлекла апология чистой имманентности мировоззрения, активного натуралистического взгляда на мир, звучавшего в его лирической душе гимном вечно живой жизни, исключительно земной, родовой, природной. Это мировоззрение и даже, скорее, мирочувствование оказалось близким его скитальческой, мечтательной, вечно-детской душе. Итак, начал он свой рассказ об Анзере за здравие божественно-софийного острова, а кончил богоборческим «заупокоем».
