: человек как человек познается им через природные образцы. Природа – это человек в его инобытии, находящийся в райском первозданном состоянии и способный порождать продуктивные метафоры, которые затем открываются человеком, уже отделившимся от природы. Хочешь познать, что такое человек? Вникни с «родственным вниманием» в лес, в животных, в единство мира как «органического целого». Вот в этих пришвинских идеях и мотивах нам уже перестает слышаться голос французского философа, сравнению которого с русским писателем мы посвятили наше эссе. Но какие-то негромкие обертона их резонанса продолжают звучать. В них нам слышится характерное для них обоих мажорное восприятие жизни, но не как «наслаждения» (le plaisir), а как «радости» (la joie), переливающейся через край.
Пришвин и Дурылин о святых местах России
В начале ХХ в. Пришвин по своим социально-политическим взглядам – подправленный марксизмом народник, с пафосом говорящий о «просвещении народа». Перед нами убежденный западник, восхищающийся культурой лютеранской Европы[133]. Но есть в его взглядах одно отличие от подобных убеждений, разделяемых всей предреволюционной интеллигентской средой. Пришвин наделен особым, необычным, только ему присущим поэтическим даром, его всегда ведет личная мечта, в нем дремлет своеобразие мощного писательского таланта, которое в очерках «В краю непуганых птиц» и «За волшебным колобком» уже вполне проявило себя и сделало его имя известным.
Наблюдая и изучая людей, с которыми он встречается в своих путешествиях, Пришвин находит ключ к душе поморов: это ведь, можно сказать в его духе, крестьяне волны и лодки, мужики моря! Точно так же он понимает и богомольцев, тысячами идущих к Светлому озеру, к святому Китежу: это крестьяне-христиане, ищущие прикосновения к святыне веры на берегу легендарного озера.
Кажется, все социально-этнографические типы и группы, характерные для России, имеют для него своим корнем мужика, крестьянина. Ведь и солдат, скажем мы, это тот же мужик, сменивший плуг на казенную винтовку.
В молодые годы, когда литературная карьера Пришвина только начиналась, он ездил по святым местам России. И вот какой контраст поразил меня. В начале ХХ в., когда интеллигенция России, казалось, сплошь повязала красные банты, тогда отсутствие у нее глубокого интереса к христианству воспринималось как признак приверженности к ценностям прогресса, цивилизованности, просвещения. Так было в самом начале советизации России, когда страна шла от одной революции к другой. А в финале этого процесса, в годы «оттепели», возникает прямо противоположная ситуация: интеллигентная молодежь свободным выбором сердца и при участии ума, напротив, стучится в дверь храма, ищет дорогу к нему, воцерковляется. Тем самым антихристианский опыт проделал полный цикл своего развития. Переоценка ценностей произошла как бы сама собой, хотя каждому в отдельности это стоило нелегкой борьбы, долгих поисков, мук сомнений, порой смелых решений.
