На этот вопрос я не могу дать другого ответа, чем сказать: да, лично я встречал Софию, она явилась мне тихим июльским вечером на косогоре возле одной валдайской деревни в виде девочки-пастушки в красном.
Вот еще один пришвинский разворот темы бытия как рая. «Я пишу, – говорит Пришвин, – в обход всех обид из целины души»[130]. Так писать можно, только освежив чувство рая в душе, которое там пребывает изначально, «дорожденчески», если так можно сказать. Неоскорбляемость души – ее райское и потому по-настоящему творческое состояние. Пришвин говорит, что художник творит из «неоскорбляемой части человеческого существа»[131], не препятствуя ей сочиться поэзией. Курсивом набранные слова – мои, их нет у Пришвина, но, на мой взгляд, именно в них сосредоточена его мысль, его чувство жизни и понимание того, что такое поэзия, творчество, культура, которая долговечна («секрет моей долговечности в литературе: я пишу только о том, что сам лично пережил»[132]).
Марсель, как и русский писатель, писал только о том, что пережил и прочувствовал лично. И в этом, как и у Пришвина, один из секретов долговечности его творчества. Но свой опыт, в отличие от русского писателя, он осмыслял с несравненно более богатой концептуальной техникой, будучи профессиональным философом. Что же касается пришвинской идеи о неоскорбляемом состоянии души, то у Марселя мы не нашли близкого аналога. Дело, видимо, здесь в том, что Пришвин несравненно сильнее, чем французский философ, зависел от традиции русской литературы. Антропологическая терминология Пришвина строится на словах и оппозициях, тематически проработанных в литературе (оскорбленность – неоскорбленность, униженность – неуниженность и т. д.). В таком словаре Пришвина, в частности, узнается Достоевский с его романами, который, кстати, удивительно много значил и для Габриэля Марселя.
Человекознание через художественное природоведение – вот исследовательская программа Пришвина. «Если разделить по этажам существо человека, – замечает русский писатель, – то наверху будет “неоскорбляемый”, а внизу униженные и оскорбленные». Здесь интересно вот что. Пришвину сначала открылось «многоэтажное» строение леса как целого, которое он стал изучать вместе с сыном Петей. А затем увиденную «первым взглядом» и прочувствованную им структуру леса он перенес на человека. В этом и состоит его метод, заменяющий отсутствующую у него философскую рефлексию с ее специальной терминологией. Пришвин создает
