. Но выстраивая свою мысль, Пришвин нередко активно использует диалектическую процедуру в духе Гегеля, чего нет у Марселя. Можно сказать, что этих мыслителей соединяет
духовный резонанс. Ни о каких «влияниях» одного на другого речи быть не может.
Оба мыслителя всю жизнь думали о бессмертии – величайшей тайне человеческого существования. Сопоставление идей Марселя и Пришвина об этой проблеме начнем с размышления о трудностях помыслить бессмертие в связи с идеей воплощения, которую развивал французский философ. Дело в том, что, пытаясь определить то, что противоположно смерти, мы оказываемся в кругу определений жизни. Действительно, элементарные оппозиции здесь такие: смерть / жизнь и смерть / бессмертие. Уже самый беглый взгляд на них говорит нам о том, что бессмертие невольно мыслится нами как жизнь – и не иначе. Пусть жизнь, наделенная этим качеством, будет пониматься как бесконечно продолженная, перешагивающая за рубеж события смерти, что удачно передается Марселем словом «la survie», буквально означающим «сверхжизнь». Почему слово «сверхжизнь» в данном контексте представляется удачным? Потому, что оно дает, на наш взгляд, верную перспективу для обдумывания проблемы бессмертия или, как сказал бы французский философ, тайны его. В тайне жизни заключен ключ к тайне бессмертия. Тождество жизни и бессмертия – неизменный сюжет мифологии, искусства, философии и, конечно, религии. Понятно, что в слово «жизнь» здесь вкладывается самый сокровенный, полный и глубокий ее смысл, согласно которому она мыслится как способность к метаморфозам, в том числе не только «горизонтальным», но и «вертикальным», поднимающим ее онтологический статус. При этом невозможно увидеть границы «коридора» ее метаморфоз. Даже суживая объем понятия жизни до его естественно-научного смысла, мы не можем ясно представить себе пределы возможного и действительно наличного во Вселенной многообразия форм жизни. Немецкие романтики, резервируя за жизнью ее способность к преодолению себя, к выходу за пределы ограниченности своей реализации, к «трансцендированию» себя, подчеркивали, что жизнь в принципе ничем не ограничена и буквально, как говорили они, «льется через край»[114], в том числе, и это самое главное, – через край смерти.
В поздних дневниках Пришвина меня, усвоившего марселевские взгляды на эти сюжеты, при первом чтении шокировала такая его мысль: «Смерти нет у людей, ее создает любовь. А выходом является дело: надо скорбь свою захлебнуть делом»
