.
Рид воспринимал понятие здравого смысла в том же позитивном ключе, в котором говорит о нем Декарт в начале своего «Рассуждения о методе», подчеркивая, что здравый смысл – это общий всем людям ум, противящийся экстравагантным допущениям скептического ума. Но при этом Рид особое ударение делает на том, что именно здравый смысл позволяет прочно примирить новую науку, научные «факты», как сказал бы Джемс, и религиозные верования. Итак, мы видим, что Пришвин и здесь, в своих теоретических высказываниях, протягивает руку шотландскому философу, которую до того он дружески протягивал Джемсу и Бергсону.
Перекличку идей Габриэля Марселя и Михаила Пришвина я заметил давно, обратив внимание на такие слова русского писателя: «Найти на земле начало лестницы к небу»[104]. Эти слова Пришвина, в которых он определяет свою задачу художника-мыслителя, вполне можно отнести и к философскому поиску Марселя.
Параллель между Габиэлем Марселем и Пришвиным действительно существует, она не надумана. И французский философ, и русский писатель – представители внутреннего человека рубежа веков, пришедшие к христианству в результате долгих духовных исканий в зрелые и даже, как в случае Пришвина, можно сказать, старые годы. Их философии (хотя Пришвин и не философ в академическом смысле слова) вместе с немногими другими мы рискуем назвать «радужными». Радуга – светящийся цветовой мост, соединяющий землю и небо. Это лучший образ смысла философского послания русского писателя. Главная особенность «радужных» философий – вера в преодоление разрыва между «землей» и «небом», «телом» и «духом». Это и дает основание их так называть. Работу радуги как такого моста совершает любовь. «Любовь, – говорит Пришвин, – похожа на море, сверкающее небесными огнями»[105]. Море и земля соединяются ею с небом. Под этим ярким образом поставил бы свою подпись и французский философ. Творчество, призванное перебросить мост между землей и небом, подобно тому, как это делает радуга, питается и движется любовью. Поэтому мы и назвали этот тип философий «радужным»[106].
«Большим писателем, – говорит Пришвин, – называется тот, кто сумеет поднять дух общества бодрый, радостный, поселить уверенность в ненапрасности жизни»[107]. Дух радости жил в душе писателя, свою миссию он видел в том, чтобы для другого человека быть проводником к полноте бытия, к творческому преображению действительности. А его не существует без способности удивляться, мечтать, создавать небывалое и преображать тем самым себя и мир. Выход из самолюбивых низин индивидуализма Пришвин видел в
