интеллектуальными «заморочками» поиск истины, или правды. Философии педантов и доктринеров отвлеченного разума он противопоставлял свою житейскую и писательскую мудрость «родственного внимания» и «привлеченной» сердечной мысли, удивительно схожую с философией здравого смысла шотландской школы.
Я думал здесь поставить точку. Но неожиданно в дневниках Пришвина начала 20-х годов нашел целую концепцию здравого смысла. Здесь он цитирует Бергсона, говорящего о необходимости присмотра со стороны здравого смысла за отвлеченными рассуждениями[92]. Сам факт такого цитирования означает, что ему близка позиция французского философа и его отношение к здравому смыслу. О Томасе Риде и его последователях-шотландцах Пришвин ничего не говорит. Он никогда не изучал этих философов. Но в эти годы он внимательно читает Джемса и Бергсона, у которых понятие здравого смысла играет по преимуществу позитивную познавательную роль[93]. Его интересует само понятие здравого смысла, имеющее свою историю. Но несравненно сильнее его интересует использование этого понятия как основания для его художественного метода исследования жизни в целом и, в частности, как теоретический инструмент для истолкования русской истории. Он подчеркивает его актуальность для понимания революции и большевизма, «оседлавшего» революционную стихию. Сначала скажем о здравом смысле как средстве контроля за отвлеченными рассуждениями, как об этом сказал Бергсон, процитированный русским писателем.
Понятие здравого смысла служит Пришвину прежде всего в качестве опоры для критики философии и науки, когда они в чрезмерных упованиях на свои абстракции «наступают на пятки» художественному познанию мира, предельно конкретному и личному. В дневнике 1947 г. Пришвин роняет такую фразу: «Без философии можно обойтись в жизни, но без юмора живут только глупые»[94]. В состав понятия здравого смысла чувство юмора входит непременно. Входит в него также и несколько ироническое отношение к идеям, особенно к тем, что слишком уж крепко вбиты в головы и поэтому препятствуют ее «проветриванию» живым изменчивым опытом. «Друг мой, – наставляет писатель своего читателя, – бойся “идей”, не забирай их себе в голову: это ангелы смерти носятся в воздухе»[95]. Речь не идет при этом о мыслях. О мысли Пришвин самого высокого мнения. Слово «мысль» он пишет иногда даже с большой буквы, как и «слово». А вот идеи, особенно закавыченные – совсем другое дело. Как головные «заморочки» (кстати, от слова «морок») они противопоказаны жизни.
