. Итак, установка доверия, считает Рид, является «даром природы», «инстинктивным началом», что оспаривается Пристли, который, будучи материалистом, выступает в роли предшественника позднейшей «школы подозрения».
Кредо представителей школы «подозрителей» от Джозефа Пристли до Зигмунда Фрейда состоит примерно в следующем. В мире не существует высшего сверхприродного или духовного начала как чего-то самостоятельного, сущего по себе, а не через другое, что онтологически стоит ниже его. Поэтому прямого опытного контакта с таким началом у человека быть не может; возможен контакт только с низшим, то есть с материальным миром.
Следовательно, все содержание нашего духа, говорят представители «школы подозрения», нужно объяснять, исходя из такого единственно возможного опыта, к которому присоединяются научно нормированные рассуждения, очищающие его от отклоняющихся от подобного материализма фантазий. Пристли, правда, был деистом, и в свою картину мира допускал Бога как причину творения, но не допускал Его нисхождения в мир и действия в нем.
Позиция Рида – изначально другая: человек естественным для него образом смотрит на мир и воспринимает его и «сверху» и «снизу», причем вторая установка подчинена первой. Иными словами, практикующий установку на «подозрение» в своих наблюдениях и интеллектуальных построениях, не отдавая себе в том отчет, зависит от того, чтó мы открываем в бытии в качестве зрящих «сверху» и воспринимающих тем самым мир с доверием к нему. Рид развивает свою аргументацию, обращаясь, подобно Пристли, к свидетельствам опыта, но понимает при этом опыт, не прибегая к материалистической метафизике как основе для его толкования[80]. В противовес установке на подозрение, предполагающей за высшим низшее как его источник, он исходит из установки на доверие ко всему объему опытно нам открываемого. А открывается нам в мире, например, не только власть вражды, но и сила симпатии.
Теперь вернемся к Пришвину и зададимся вопросом, почему же Рид развивает такую продуманную, весомую аргументацию в пользу важности обычного языка и предполагаемой им «естественной установки» сознания для самой философии? Не потому ли, что только таким языком можно проложить дорогу к другу? Об этой дороге жизни и творчества, понимаемых как единое целое «жизнетворчества», и говорит состарившийся русский писатель. В поздние годы он всю свою жизнь и творчество понял как дорогу к другу – к другому человеку, понимающему его мысль и способного ее продолжить и передать новым поколениям. Если этой дороги нам не удастся найти, то мы как деятельные участники мирового творческого движения окажемся несостоявшимися, несбывшимися.
