общих идей. Но это выражение может сбить с толка, если его понимать как подгонку под абстрактное понятие какого-то взятого из книг, из культурного наследия образа. Ведь Пришвин действительно дружит с Семашко, он его школьный товарищ, их пути в жизни нередко пересекаются, он постоянно с ним в том или ином контакте. Поэтому в самом опыте его некнижной жизни ему открывается то, что является правдой марксизма, его истиной (или истиной о нем). Для Пришвина в деле любого познания главное – лично увидеть и пережить познаваемый предмет. И по-другому он просто не может мыслить. Развивать чисто логическое построение, на материале им не пережитом, ему скучно. Оно для него стерильно, ибо ничего нового, считает он, принести не может: он признается, что уже знает то, что воспоследует в конце логической цепи рассуждений. Ему, повторю, нужен личный опыт встречи с личностью, событием, ситуацией. И только на его основе возможно для него полноценное высказывание, решающее, пусть не окончательно, возникшую проблему. В гносеологии Пришвина первична не абстрактная категория, а живое лицо, личность. Личность для него первична и познается она в живом восприятии, целостно, то есть всем существом – сердцем.
Пришвин, однако, не наивный поэт, не отдающий себе отчета в своем творчестве. Он всегда рефлектирует над своим творческим процессом. Ему важно осознать и то, что он делает, что хочет создать, и то, что делают его коллеги по писательскому цеху. Читая его дневники, мы видим, можно сказать, опытного критика, в том числе и собственного творчества. Но вот критиковать предпосылки рассуждений, доказательства и выводы профессиональных философов ему трудно и, видимо, скучно: их он схватывает целостно, интуитивно, принимая или отбрасывая мыслителя целиком.
Каких же философов читал Пришвин и что на него особенно повлияло? Можно ли установить это по его библиотеке? Его личная библиотека, собранная за долгие годы жизни до конца 30-х годов, осталась в его доме в Загорске и не была ему возвращена, когда в 1940 г. он женился во второй раз и оставил семью. Сохранилась только библиотека из писательской квартиры в Лаврушинском переулке, в которую влились книги В.Д. Пришвиной во многом как раз религиозно-философского содержания. Поэтому мы не можем на чем-то другом основывать свои суждения о его знакомстве с сочинениями философов, кроме тех свидетельств, которые Пришвин оставил нам в своих дневниках.
Весной 1920 г. во время чтения Бергсона и Джемса он признается: «Плохо я разбираюсь в философии, совсем не умею критиковать, особенно, когда бывает какой-нибудь математический пример с
