. Философскими записями-миниатюрами насыщены дневники писателя. Не ожидаемые читателем его дневников абстрактные рассуждения, использующие в качестве основы бинарные, общего характера оппозиции и подводящие к лаконичным решениям встающих перед ним проблем, можно объяснить той далекой по времени германской школой работы с понятиями, которую он прошел в студенческие годы.
Увлечение философией научно-систематической вскоре уступает место философии, слившейся с поэзией. Однажды Алпатов случайно покупает книгу Ницше «Так говорил Заратустра», перевернувшую весь его идейный мир: «В этой книге каким-то чудесным путем философия соединилась с поэзией, и то самое, что у Канта и других ползло, здесь летело, как метеор, на одно неповторимое мгновенье ярко освещая мировое пространство. Узнав эту книгу, Алпатов не мог больше слушать философские лекции. <…> Нет, настоящее знание летит, как метеор, и человек истинного знания сгорает и падает, как метеор; и пусть: старый бог умер. Так говорил Заратустра»[274].
После Германии он поехал в Париж, где всей своей активной натурой, жадной до новых впечатлений, погрузился в многообразие европейской жизни, включая «философию, искусство, танцевальные кабачки и пр.»[275] Вот одно свидетельство об его жизни там. В апреле 1902 г., гуляя по парижскому ботаническому саду с Варей Измалковой, «он философствовал, что-то говорил о Канте и объяснял естественноисторические коллекции»[276]. Вернувшись из-за границы, Пришвин работает несколько лет агрономом, а затем, совершив путешествие на Север, становится писателем-очеркистом, получает известность и входит в круги творческой элиты Петербурга. С 1909 г. он действительный член Религиозно-философского общества, слушает доклады философов и интеллектуалов, со многими из них встречается, с некоторыми дружит (с Ремизовым, например). В философии как специальности Пришвин – автодидакт, дилетант, любитель. Но если его мы и не можем считать философом в обычном смысле этого слова, то уж мыслителем признать должны. Мы не ошибемся, если скажем, что Пришвин – мыслящий художник.
Художественные образы и собственно мысли у него возникают в неотрывном единстве друг от друга. Лучше даже сказать, что возникающие у него мысли слиты в единое целое с его чувствами, впечатлениями, образами. Философию в ее различных направлениях он воспринимает через лиц, такую философию разделяющих. Так, например, раздумывая в дневниках о марксизме, Пришвин видит Ефима Несговорова, одного из героев «Кащеевой цепи». Прототипом этому образу послужил его близкий гимназический друг и соратник по марксистским кружкам Н.А. Семашко, ставший министром здравоохранения в советском правительстве. Когда Пришвину хочется понять марксизм, большевизм и революцию, он обращается к своей памяти, стараясь извлечь из ее глубин живой образ Семашко (Несговорова). Его познание абстрактных категорий, таким образом, является художественно-личностным. Он мыслит, казалось бы,
