. У Пришвина эта тема раскрывается как идея «родственного внимания» и идет рука об руку с тем, что он называет «любовью» и «творчеством». Интуитивизм Пришвина близок бергсоновскому и в утверждении превосходства простого перед искусственно-усложненным. «Суть философии, – говорил Бергсон, – в духе простоты. <… > Всегда и повсюду усложнение является поверхностным, конструирование – вторичным аксессуаром, а синтез – видимостью. Философствование – это простой акт»
[250]. Этот простой акт и есть
интуиция. Бергсона и Джемса Пришвин читал зимой и весной 1920 г. А в конце 20-х годов в форме художественного автобиографического исследования («Журавлиная родина») он формулирует свою философию творчества. И вот его суждение о соотношении усложненности и простоты: «Усложненность коренится в недостаточном жизненном хозяйстве. <…> Загадочна не усложненность, а простота, скрывающая в себе силу словесного действия. <… > Лично я стремлюсь к простоте языка, главное, чтобы себе самому освободиться от лишних мыслей»
[251]. Если познающий субъект у Бергсона мыслится в образе ученого и философа, то у Пришвина он предстает художником. Но можно сказать, что бергсоновская философия сущностным образом является художественной мыслью, а пришвинское художество, соответственно, философично. В стремлении сблизить философскую мысль и искусство они самым недвусмысленным образом едины. Но разрабатывают эту тему с разных сторон: французский мыслитель – со стороны философии, русский писатель – со стороны искусства слова.
Никого из интуитивистов в своих дневниках Пришвин не цитирует столь часто, как именно автора «Творческой эволюции»[252]. Ключевые понятия французского философа проникают и на страницы его художественных произведений. Например, в повести «Мирская чаша» (1922) он использует разработанное Бергсоном понятие человека как homo faber[253]. Бергсон в «Творческой эволюции» выстраивает свое учение об интеллекте и связывает эту способность, противопоставляемую инстинкту, с фабрикацией, что и означает, что человеку как субъекту орудийной изготовляющей деятельности подобает больше, чем homo sapiens, определение homo faber. В этой повести, основанной на автобиографическом материале, ее главный герой, переживая и анализируя русскую смуту 1919 г., поставившую людей на грань физического вымирания, пытается определить своего экзистенциального врага и рассуждает таким образом: «Выходит, мой враг – homo faber и его математика. Борьба с математикой?» При этом он сомневается, что правильно определил своего витального недруга, поставившего его и всю страну, если не весь мир, в катастрофическое положение.
