Час назад нам зачитали приказ господина Сталина. У Красной Армии все готово для окончательного освобождения Польши. Тут, в Варшавском выступе, созданы две мощнейшие ударные группировки, еще одна сосредоточена на границах Восточной Пруссии. Такой силы мы, паны офицеры, не видели даже тогда, когда чуть больше месяца назад Красная Армия прорывала фронт в направлении Варшавы.
О Варшава! Освободить ее было легко, а отстоять во второй раз куда тяжелее. Адольф взбеленился так, будто ему в зад всадили шило. Казалось, на нас разом кинулся весь оставшийся вермахт, небо над головами, как и в тридцать девятом году, заполонили самолеты с крестами, по земле на город поползли мышасто-серые панцеры, позади которых маячили солдаты в касках характерной формы: рукава закатаны, белесые глаза выпучены…
Но за три года изменилось все. В тридцать девятом с огненного варшавского неба падали не «хейнкели», «юнкерсы», «дорнье» и «мессершмитты», а устаревшие польские истребители Р.11. и немногочисленные «караси»[9], пытаясь бомбовыми ударами остановить рвущихся к польской столице гитлеровцев[10]. В этот раз в небо взметнулись огненные стрелы зенитных ракетных снарядов из будущего, и последние самолеты Гитлера посыпались из-под облаков подобно граду. А чуть в стороне, за пределами зоны зенитного прикрытия, немногочисленных «счастливчиков» ожидали разъяренные стаи советских истребителей, имевших над германцами значительное качественное превосходство. Несмотря на то, что эти самолеты до последней заклепки[11] были изготовлены на советских заводах, было в них что-то запредельное, опережающее время – пусть не на восемьдесят, но на пять-десять лет точно.
На земле дело обстояло столь же бодро. Честь защищать Варшаву советское командование предоставило корпусу генерала Берлинга, который на глазах превращался в новое Войско Польское. Сражение было яростным; несмотря на шквальный пулеметный и артиллерийский огонь, адольфы лезли на нас толпами. Панцеры и бронетранспортеры вспыхивали один за другим, а солдаты в сером на нас шли и шли, как заколдованные. Со второго рубежа обороны и из опорных пунктов русских из будущего по ним били автоматические пушки, минометы и противотанковая артиллерия, сияя огненными соплами, по хитрой спирали летели во врага антипанцерные ракеты, и заходили в атаку в бреющем полете крылатые танки Ил-2.
Но даже так, волна за волной, люди в серых мундирах, не зная страха смерти, доходили до наших позиций – и тогда вскипали жесточайшие рукопашные схватки, в которых осатаневшую германскую сволочь надо было истреблять до последнего человека. Обороняющиеся тоже несли потери, но им на смену приходили добровольцы, выстраивающиеся в длинные очереди на улицах освобожденных польских городов. Вообще-то это против всех правил, ибо новобранцев надо хотя бы отчасти обучить перед тем, как послать в бой, но слишком жестоким было сражение и слишком сильно жители Варшавы не хотели отдавать свой город германцам. Мы тоже поучаствовали в этом неистовом празднике смерти. Разбитая на батальоны, штурмовая бригада имени Тадеуша Костюшко, находилась на самых горячих участках, в случае необходимости приходя на помощь пехоте. И такое неистовство продолжилось три дня, от рассвета до заката, после чего все прекратилось сразу и внезапно, потому что у германских генералов закончилось пушечное мясо. За ночь пыль, гарь и хмарь только что утихшего сражения осела, прибитая ночным дождиком, воздух стал чист и прозрачен, и когда взошло солнце, его лучи осветили ужасающую картину смертного побоища, которая могла бы принадлежать кисти Босха, ибо нормальный человек такого не напишет.
