Огонь шел низом и верхом. По низу, по мхам, по старой хвое, по кустам и валежнику нестерпимо жаркие языки рвались вниз со скалы к дороге. Вот бешеный язык скатился к самой дороге и, гудя, выжигая на месте широкое пятно, набирал силы, чтобы разом переметнуться на другую сторону. Огонь не пускали, сторожили, сбивали с кустов и мха и ждали, когда он сожрет все на том месте, куда спустился со скалы и откуда собирался кинуться дальше в лес.
Успокаивали один огненный язык — кидались к другому. И так без конца в дыму и в пламени. На ком-то уже прожгло рубаху, у кого-то занялись сапоги. Но низовой пожар сдерживали, а сверху по кронам сосен уже гудел верховой огонь. Еще несколько секунд назад зеленая, живая хвоя сохла, рыжела на глазах и вспыхивала порохом. Верховой огонь трещал и швырял в разные стороны раскаленные добела сучья. И если не досмотреть или не успеть, эти чадящие угли-сучья уже поднимали языки пожара с другой стороны дороги.
Весь день люди работали в дыму и держали пожар. Огонь не унимался, но к вечеру сменился ветер, и наверху у скалы полегчало. Внизу, у старой дороги под скалой, было труднее. Дорога давно заросла, через дорогу лежали упавшие деревья, сухие, готовые в любую секунду пустить огненные языки дальше. И огонь полз по этим сухим стволам, по траве, по кустам, по вершинам сосен. Все трещало и рушилось, и с непривычки казалось, что каждое дерево падает на тебя. Потом привыкал и только уставал дышать едким, густым от сырой травы и сосновой хвои дымом…
К ночи огонь задержали и внизу. Пожар был отрезан, и его самые опасные границы были в руках людей. И теперь, удерживая огонь в полукольце, оставалось ждать, когда он успокоится сам или когда пойдет хороший дождь.
Сам огонь успокаивался редко. Он мог притвориться, прикинуться, уйти в корни, спрятаться в скале, а потом дня через два-три, тайно набрав силу, снова взметнуться под самые облака. Уж такой он страшный и коварный, лесной пожар.
К ночи я оставил топор и поднялся на свою любимую скалу. По всей скале тлели вывернутые огнем корни недавних сосен, чадили обгоревшие стволы… Вот здесь я любил стоять и глядеть на озеро, отсюда сколько раз собирался снять панораму привольной воды через кряжистые сосны, да так и не собрался. Сосен теперь нет… А здесь я всегда присаживался и пил воду из небольшого углубления в скале, которое называл медвежьим колодцем. Здесь пили воду и купались мои снегири… Где сейчас эти птицы? Улетели или погибли, захваченные огнем?.. А вот здесь по расщелине поднимались кустики земляники, упрямой, смелой. Земляника сгорела, и теперь, наверное, не скоро поднимется на скалу…
