Карельская тропка | страница 92
Я вернулся к пожарной машине. Водитель держал в руках обгоревший трупик белки — совсем недавно это был быстрый живой зверек, рыжехвостый, живший здесь на скале… Чья-то облезлая, драная собака, успевшая опалить хвост и бока, шныряла по пожарищу и что-то жрала…
— Мышей сгоревших жрет, стерва. Как на кладбище, — выругался водитель. — Вот двенадцатый год работаю в охране. Привык к огню, а от пожара душу коробит. Зверя сколько горит. Другой раз мучается — живой еще. И убивать не могу, и жить не будет. Убивал бы за пожары. Ладно бы дурачки были, а то дома на половик и с пьяну окурок не бросят. А в лесу все можно. Достукаются.
И достукались. Сейчас по сухому времени работают в Карелии правительственные комиссии, запрещается выезд в лес, на озера, виновных разыскивают и судят. Но тогда, когда сгорел лес на наших скалах, виновных еще никто так тщательно не разыскивал. А виновные были… На нашу скалу поднимались какие-то туристы. Что уж они там делали никто не знал, но водитель пожарной машины говорил, что нашли на скале стеклянные и жестяные банки. Еще утром, за день до пожара, я был на скале и никаких банок не видел. Туристы на скале, видимо, ужинали, потом спустились вниз и куда-то, как всегда, подались. После туристов на скалу никто не поднимался — это мы знали точно… И вот пожар…
Огонь жил, прятался в скалах долго. Дождь, к счастью, скоро пошел, унял пожар, но через несколько дней над скалой снова поднялся густой дым. С нашей скалы огонь как-то перекинулся через болотинку и выжег Глиняный Бор — свел красивые сосны еще на одной скале.
И так до самой осени, до густых дождей тянулся над нашим островом едкий, смолистый дым как недобрая память о легкомысленных, бездумных людях, показавшихся ненадолго в наших местах.
ЩУКА, ПЛОТВА,
ЛЕЩ, САЛАКА,
ПЕЛЯДЬ И СИГИ
По правилам, что действовали в Карелии в то время, каждый рыбак-любитель мог для своего занятия пользоваться сетью, длина которой не должна была превышать сорока метров. Такие правила действовали на всех водоемах республики за исключением отдельных запретных мест, где всякая деятельность рыбака-любителя объявлялась вне закона.
Это были умные правила для края шестидесяти тысяч озер, где рыба издавна считалась чуть ли не главным продуктом питания. Да и смешно было бы потомственному рыбаку, для кого лодка-кижанка с рождения была и домом и дорогой, ехать от своего лесного озера в город на автобусе за треской, скумбрией, хеком и прочими дарами далекого океана.
