Схоронили ее, сердешную, рядом с матушкой, и, как помнится, не шел я домой полный месяц… Хоронили-то ее — месяц на ущербе был, а в себя пришел, вижу — месяц молодой, уж полный совсем. А вокруг лес и полянка такая светлая от месяца. Чем сыт был, бог знает. Пошел к дому, а куда идти, не ведаю, а ноги идут. И пришел, не блудил, не плутал — прямо к дому. Прихожу, а уж утро. В избе чисто — народ все прибрал. А на лавке котеночек маленький сидит. Сидит и мявкает. Ну, думаю, душа живая есть, выходит, и мне жить надо. А котеночек этот кошечкой оказался, и еще дружков и с подружками у меня прибыло. Так вот и живу с ними — не обижаю. Хозяйку другую не приводил — не было другой души, одна была — за матушку мою да за хозяюшку-лесовушку отдана вся…
А тут опять время тяжелое: кто с ранами пришел, а кто после себя одни раны оставил. Болели люди и обо мне вспомнили. Травки мои и пригодились. А травка мне — самая первая сестра родная. Одарю пучочком, скажу, что к чему, и благодарят, говорят: «Отлегло, отпустило. Твоя трава сильней другой…» А какое там сильней, та же. А кто ее знает, может, все так и есть…
Нет, дедка не хитрил, не прибавлял, не умалчивал — он был честен до святости, и, наверное, поэтому его чистая, видная всем жизнь давала силу и другим. Да и помнили еще в округе, как, схоронив жену рядом с матерью, остался он на могиле и. был бог знает где полный месяц… Может, спутался с лешаком?.. Ан, нет. Пришел домой светлый, хоть и худой — шел качался. Может быть, и от этой веры в светлую силу, сошедшую на честного, праведного человека, умевшего любить, верить, терпеть, ждать и все время смотреть на людей ясными глазами, и началась слава дедки из Трусова…
— А силы никакой в себе не чувствую, добро люблю. Легко, когда в душе добро…
— А лешак?
— Лешак не живет, а сам от себя прячется, зло ему мешает… Встречал его в лесу. Говорю: «Покайся перед людьми, скинь с души тяготину». Молчал стоял, глаза опустил, сопит. Говорю: «Посмотри хоть раз глазами». Посмотрел. А глаза-то пустые, ни неба в них, ничего. Может, и была у него какая сила, а сейчас поди сам в ней и сгорел весь. Боится всего…
— А с Михаилом как же?
— Так Михайло-то сам себя изводил и работой и винищем. Он и без лешака напьется, глаза вытаращит и бежит по улице. Говорил ему: «Приди ко мне, поживи, успокойся». Не пошел сразу. А тут ему лешак дорогу к водянику и указал. Это все было. На слабого-то да больного собой любая сила найдется. А уж опосля ко мне приезжал, жил и избушку мне подправил. Говорили мы с ним, как с тобой, только попроще да покороче. Уезжал, кланялся. Говорил: «Легко стало и воды не боюсь». Вина ему наказывал не пить. А сейчас поди, беспутный, опять заливает?
