Были и у этих, поставленных по новой, торопливой от недавней войны моде домов свои лесные пашни и лесные покосы, которые помнятся и сейчас в разговоре, как Пичевы и Крольчатники. Но Пичевы и Крольчатники отживали свой век вместе с худыми колхозными лошадками и быстро терялись рядом с лесным делом, которым жила вся река. По реке гнали лес, а поля потихоньку затягивались кустарником и вспоминались больше лишь по укосной поре, когда приходил черед косить и метать сено своей коровке и своим овечкам. Здесь-то и выпало родиться Шуйским полям, что изменили берега Шуи и похоронили совсем лесные скудные клочки земли…
Поля, примыкавшие к поселку, куда я перебрался из лесной деревушки, поражали человека, привыкшего к старым очертаниям северных лесных земель, своей схожестью с полями пойменной Оки — такие же правильные прямоугольники, почти такая же даль и ширь. Когда-то на месте этих полей было лесное болото, но с болота убрали пригодный разве что для сорок и воронья сырой ольшаник, а следом за ольшаником исчезло лесное болотное кочкорье, залитое фиолетовой грязью. И на месте вчерашнего хмарого редколесья, перепутанного чахлой малиной, появилась пашня, расчерченная канавами проточной воды.
Долги и широки эти поля кажутся после лесных троп, и в них, как в заокскую даль, можно уйти и потеряться, забыть большие дороги и шум машин, потеряться и вдруг не поверить себе, что ты на Севере.
Встретился я с этими полями по осени, когда в поймах больших рек высыпал пролетный дупель. Сидел я за столом в доме, где меня приняли с дороги, и ждал хозяина. Сказали, что хозяин побежал куда-то с ружьем, но побежал ненадолго. И вот хозяин вернулся, убрал ружье, и я с удивлением узнал, что вся недолгая охота состоялась сразу за дорогой, на краю Шуйских полей: в эти дни и на Шуйские поля сыпал пролетный дупель, да еще так густо, что ходить в ту пору по полям было просто неловко: чуть ли не на каждом шагу беспокоил, поднимал ты тяжелых в осеннем пере и теле долгоносых, покрякивающих птиц. Раньше дупель здесь так не шел, но вот появилась пашня, и появилась птица.
Дупель прошел, сдвинулся на юг, и по полям заговорили голосистые гончие. Гон шел не северный, скрытый по кустам и чащобнику, а широкий, среднерусский, с видом собаки, с раскатным трубным басом матерого выжлеца от края и до края сотворенных людьми полей.
Зима легла в тот год круто и загородила поля глубокими снегами. И опять, как по среднеполосной зиме, видел я в дальнем поле рыжее пятно мышкующей лисицы. А заметив тебя, уходила эта лисица долго, чертя хвостом морозный снег, и забывал ты снова о Севере, где редко попадается лиса на глаза, а если и встретишь зверя, то достанется тебе от этой встречи короткий миг — вскинется зверь, завидевший человека, и нет его, спрятал его тотчас лес.
