Возможно, так бы и дальше доживал свой век лесной Север, не очень смело выходя к проезжим дорогам, если бы не большая беда… Отняла она, беда-война, самых наилучших мужиков, отняла и не вернула совсем. Худое бабье сиротство пришло в лес. И трудно было сразу помочь большой беде, трудно поднять на ноги новых мужиков. Так и были дальше без света и большой радости лесные деревушки, все еще хранившие память о прежних временах.
Любил я эти тихие лесные поселения и в горе, и в праздники и была у меня к ним своя собственная любовь, любовь тайная, не высказанная вслух, боялся я открывать свою тайну, когда лесные деревушки метались, мучались, не зная, что делать: остаться ли в лесу, или оставить лес и выйти навсегда к дороге, в поселок… И часто уже потом, завидя сверху, из самолета, светлые пятнышки недавних пашей среди тайги, полоску лесного озера и с десяток игрушечных домиков у самой воды, сжималось у меня сердце, хотелось остановиться и сразу очутиться там, пройти по знакомой улице, посмотреть на знакомые окна и долго-долго пить легкую озерную воду. Но самолет летел дальше, и терялись среди тайги светлые пятнышки недавних пожней и выкосов…
Лесные покосы и пашни, сохранившиеся и до наших дней, — это большие или меньшие пятачки земли, отвоеванной у леса. С самолета они кажутся крохотными плешинками среди лесов и болот. Поля и покосы доставались трудно, и если внимательно присмотреться к каждой пожне, каждому выкосу, то обязательно углядишь в очертании этих лесных земель линию еще недавнего фронта: то ровную и напористую, где победа давалась людям быстрее, то как бы вырванную у леса и камня отчаянной штыковой атакой — за каждое поле шла своя долгая борьба, разными были силы, а потому и ни одно прежнее поле не походило своими очертаниями на другие.
Была у этих лесных пятачков земли своя особая жизнь, свои истории и свои загадки, собиралось к лесным пожням и выкосам все лесное зверье, и не расстраивался шибко хозяин такого небогатого клочка земли, когда земля вдруг не родила, — доставал он к осени свое ружьишко и поправлял дела семьи лесным промыслом.
Пожалуй, на всю жизнь запомнилась мне небольшая северная деревушка на берегу озера с необыкновенно теплым для глухой болотной тайги именем. Озеро называли Домашним. По берегу озера стояло восемнадцать домов, к каждому двору было приписано по две-три охотничьих собаки, в каждом доме было по ружью, а то и по два. И каждый год жители деревушки сдавали пушнины столько, сколько даже самому ретивому заготовителю не удавалось собрать по всем поселкам округи.
