Первые дни знакомства с деревушкой и Домашним озером привели меня к очень простому выводу: вокруг тайга, на двадцать пять километров вокруг нет ни одного поселения. Разве извести всю эту массу рябчика, тетерева, глухаря, белки, куницы… Но, когда за моими плечами уже остались многие километры таежных троп, мой поспешный вывод стал казаться по меньшей мере наивным… Ты только что вернулся из тайги, а много ли видел там птицы, зверя, а ведь ходил тихо, внимательно? И вспоминаешь тогда, что за весь день видел в тайге лишь пару глухариных выводков, слышал крик дятла-желны, да еще собаки лаяли за Верхним озером на куницу.
Да, куница у деревни не живет по летнему времени — ей подавай глухие сырые осинники с завалами, подавай окрайки болот. Не любит и глухарь разгуливать на краю пожни. А вот тетеревов поднял ты сегодня — и много поднял — сразу за деревней, на полях. И белку собаки нашли не в замшелом ельнике, а в светлом, прореженном острове, где деревья не жмутся друг к другу, не теснятся, а потому и родят шишку гуще и чаще. И медвежий след перешел твою дорогу сразу за Пустошью, за клеверами. Вот тут и признаешься себе, что сплоховал, легко объяснив богатую добычу охотников нехожеными дебрями.
Нет, зверь и птица будто сами шли к человеку, шли из года в год, принося дань и получая от человека прежде всего пищу. Куропатка и тетерев жались к полям. Лось держался по вырубкам, среди молодой поросли, а если и забирался на летнее время к лесным озерам, то с осени опять был здесь, и самые жаркие лосиные бои гремели совсем неподалеку. Белка чаще спускалась к раскидистым елям и соснам, что росли вокруг полей и выкосов, а следом за белкой и птицей заглядывала сюда и куница, и нередко по зимнему времени били куницу сразу поза полями. Да и сам хозяин тайги, бурый медведь, тоже вроде бы не выносил таежного одиночества — тянуло его на вырубки, к свету, к ягодам, к муравьям, к овсам. Ведь в черной тайге ничего этого не сыщешь.
Здесь, в небольшой северной деревушке, как на хорошей модели, можно было проследить все цепи, все связи той самой замечательной, устойчивой «системы человек и природа», которая издавна существовала вокруг лесных поселений.
Человек притягивал к себе жизнь, выводил ее из глухой тайги в буйный рост и собирал дань, всегда помня о завтрашнем дне. Эта «система» существовала давно, была создана не за одно десятилетие — ушли, может быть, целые века. «Система» давно устоялась, узаконилась, а потому существовала уже как бы сама собой, без особых забот со стороны людей.
