И понимал я, ох как понимал тех русских, карельских и финских рабочих, что в апреле восемнадцатого года совсем малыми силами под Кемью отбили наступление белого генерала Манергейма, который клялся не опустить своей шашки до тех пор, пока Карелия не будет завоевана.
А те полуголодные отряды Красной Армии, малочисленные карельские партизаны и сильные лишь духом своим финские красногвардейцы, что два года, плохо вооруженные, несли огромные потери, борясь с интервенцией за свою Карелию… Что вело их в их подвиге, что помогло им все-таки ликвидировать фронт белых и устроить на древней земле Кариаланде Карельскую трудовую коммуну?.. Властолюбие? Честолюбие?.. Нет! Была эта трудная, кровавая борьба-битва битвой-борьбой за право человека, работающего на земле, счастливо вершить свою работу.
Помнит Карелия и по сей день детали интервенции на Белом море, помнит, как добирался интервент до Кондопоги, как дошли белофинны в девятнадцатом году до Петрозаводска и Ладейного Поля, как гремел здесь трехмесячный бой, после которого и бежали белые банды.
Помнит и благодарит Карелия свою Красную легенду, своего Тойво Антикайнена, что с такими же, как он, горячими от светлого мужества красными курсантами пронесся лесной лыжней по тылам белофиннов и подвел последнюю победную черту под разгромом интервенции.
Помнит Карелия, как после разгрома белофиннов у Кимао озера — Тунгуды не досчиталась северная земля многих своих старателей. Уходя, обманом и насилием угнали белые банды десять тысяч карел, угнали вместе со скотом, утварью. А потом эти замученные, отчаявшиеся было люди долгими, трудными дорогами возвращались обратно.
Но ни кровь боев за победу труда на Карельской земле, ни те многие потери, что выпали на долю древней Кариаланды, пожелавшей стать Трудовой коммуной, все же не были так невосполнимо глубоки, чтобы не смог вернуться лесной старатель к своему прежнему ремеслу. И ожили вновь дальние, глухие поселения: принялся рыбак вязать свои сети, крестьянин пахать свою трудную северную землю, а лесоруб валить лес.
Жили и дальше лесные поселения не спеша, от властей не бежали, хлеб от продотрядов не таили, да и что было делать продотряду в лесу, какой здесь был хлеб по сиротским пожням. А если что другое: масло, рыба, меха — так это всегда сами на люди вывозили — сами по ярмаркам не торговали, брали за товар что дадут на месте — и то ладно.
Не прибирали по лесу и кулаков: какой там в лесу кулак, когда на всю деревушку, на два десятка домов, набиралось всех лесных выкосов и пожень на сегодняшнюю меру гектаров восемьдесят, а сто — так и много. А то, что Лесные Дачи, строевой лес, поотбирали у своих купцов да английских господ, так это добро — свой он лес, наш, а не пришлый. То-то и лез сюда интервент, боялся елку с сосной потерять.
