Кошелев — бригадиру: «Ищи ворованное!» Потыкался тот по сеням да по пустой кладовке, вернулся: ошибка вышла, виноват. Милиционер — за протокол: «Придется тебе, земляк, отвечать за клевету по закону». А Кошелев и говорить ничего не стал, взял бригадира за шиворот и — лбом в дверь. Люто ненавидел доносчиков, его перед войной, говорят, из-за какого-то гада на три года упекли. Тот тоже написал донос в сельсовет на хорошего человека, партизана бывшего. А сам, гад, в гражданскую у беляков служил. Ну, Кошелев встретил того сукина сына на мосту и — головой в воду... Да, вот и с бригадиром разделался.
— Как его фамилия?
— Кого? Бригадира того? Шут ее знает! Этакую плесень помнить! Хороших людей помнить надо.
— Я почему спросил? Твою «теорию», батя, проверить хотел. Был у нас в школе злостный ябедник, только фамилию забыл. Его лупили, а он снова ябедничал. Лупили сильней — и он ябедничал злее. Так и шло. — Андрей засмеялся.
— Может, и сынок бригадиров, кто знает? Да шут с ними!.. Кошелев потом и говорит жене Огородникова: «Мужа твово мы со склада не отпустим. Когда из разрухи военной выдираемся и каждый грамм на учете, такие и должны состоять при материальных ценностях». Потом — милиционеру: ты, мол, с протоколом успеешь, пиши-ка постановление сельсовета об оказании материальной помощи кладовщику Огородникову по инвалидности его и временным материальным затруднениям — с утра в правление представлю... Предсельсовета — он Советская власть, а Кошелев — такая власть, ого-го! Попробуй не исполнить! Его и районные начальники боялись. Как наденет шесть орденов, среди них — две Славы, да медали во всю грудь, перетянется ремнем, натянет хромачи со скрипом — все двери настежь. Жалко, недолго у нас поработал...
— А бригадира судили за клевету?
— Кто его судить станет? Не до того было. Уехал потом куда-то. — Отец прикурил, медленно выпустил дым. — Да, строгое время было, тяжелое. Мало военной разрухи, мало вдовства и сиротства — нас тогда в эту самую «холодную войну» втянули. Нарочно, я думаю, штоб силы последние вымотать. Слыхал я, будто на свою атомную бомбу да на ракеты мы потратили больше, чем на всю войну. Правда?
— Вероятно, батя.
— Хошь смейся, хошь плачь, а я в двадцать лет не верил, што придет время, когда можно будет есть хлеб досыта каждый день. Не верил. Кажется, в армии в первый раз наелся досыта.
Помолчал, пуская медленный дымок, вспоминая свое, и спохватился вдруг:
