В горах долго светает | страница 24



— Это какой Огородников? Зоотехник?

— Я про старшего Огородникова, зоотехник — сын его. Помнишь кладовщика безногого? Он! Вот человек был! Войну, почитай, прошел без царапины и в самый день победы в Берлине попал на мину — обе ноги долой... Воротился уж в сорок шестом, дома — жена и четверо мал мала меньше. Председатель его и определил кладовщиком. Все мы люди-человеки, а безногий больше других заслужил сытое место. Да прогадал председатель. Кто на полевых работах или на ферме, тех колхоз подкармливал. Кладовщик — иное дело, ему в день трудодень голый пишут, когда еще он его отоварит? У Огородникова скоро враги завелись, бригадир — первый. Он себя прежде хозяином вел, а тут — полный ему поворот от склада. Стал он следить за кладовщиком и выследил. Примчался в сельсовет, зовет милиционера и председателя: пошли, мол, тряхнем кладовщика, совсем заворовался — опять мешок потащил домой, завтра жена все распродаст. Милиционер было засомневался: надо ли фронтовика-инвалида позорить? Я, мол, сам потолкую с ним, а со склада вы его турните, пусть сапоги да хомуты чинит. Председатель сельсовета Семен Кошелев был тоже инвалид, но здоровенный мужчина: одной рукой и с пером, и с топором, и с литовкой, и с винтовкой. Тот говорит: ежели он правда нас, фронтовиков, позорит, пусть хоть три раза инвалид — спросим. Да, приехали, заходят в избу. «Здрасте». — «Здрасте». Огородников сразу сообразил, с чем гости, фитиль в лампе — на полный огонь, дверь в кладовку — настежь, подпол открыл — начинайте! Те сидят, смотрят, как он в избе-то на своей тележке мечется, на жену, на ребятишек испуганных. Милиционер встал, прощаться начал, а Кошелев не такой был человек, он прямо рубит: «Где у тебя, Петро, мешок, што со склада принес?» А вот, мол, под лавкой, на которой сидишь. Правда, есть мешок, да увесистый. Что, мол, там? Отвечает: пять кило пшена, пять — муки, три кило сала, да вон в сенях на окошке бутыль масла. Для кого? Огородников — на бригадира: он, мол, знать бы должен. «Завтра мужики на стан едут, сено метать, и председатель записку мне прислал: выдать на усиление питания. Поварихин муж утром заедет, ему под расписку и передам». Принесли безмен, свешали — грамм в грамм. Тогда Кошелев — к хозяйке: хлеб в доме есть? Она буханку подает черную, он отломил, пожевал — не идут в горло отруби пополам с картошкой. Спрашивает: «Ужинали?» — «Собираемся, хлебово на шестке, садитесь с нами». Открыл он чугунок — несколько картох да травка пареная в кипятке. «Корова доится?» — «Нет коровы, денег собрали на телку, скоро купим». Посмотрел председатель на ребятишек, грохнул по столу кулачищем и — на хозяина: «Што же ты, растак-твою-распротак, детей травой моришь?! Слыхал я, а не верил. Всем трудно, да не траву же одну едим нынче! Сам — шут с тобой, но детишек морить не смей, и мы за них отвечаем. Тебе же пенсию по инвалидности платят, в колхозе работаешь!» Огородников мямлить начал: «Пенсия велика ли? На телку ее откладывали, одевать-обувать опять же всех надо. Теперь скоро на трудодни получим, как-нибудь проживем». Жена — в слезы: у соседей молока в долг просить стыдно — смеются: «Муж — кладовщик, а вы побираетесь!» Бросил бы этот склад, сапоги бы тачал аль плотничал — сразу в дом пришел бы достаток.