— Что тебе, милая?
Она вновь что-то сказала. Но я теперь без слов понял ее. Чувство жалости защемило сердце.
— Доллары у вас принимают? Я еще не обменял деньги. Вот возьми, купи себе, что надо, — подал я ей десятку. Она, схватив бумажку, радостно закивала. И сразу же исчезла напротив в лавчонке. Я пошел дальше, не решаясь спросить у прохожих по-английски, как пройти к гостинице. Двое парней в соломенных шляпах, один с гитарой, другой с тростью, в жилетках и босиком, прошли мимо меня, намеренно толкнув. Такое же недоброжелательное отношение к себе я чувствовал в Адене и в Порт-Саиде. Мы, американские матросы, всюду ощущали ненависть к себе. Но там я был не один. А сейчас?
До моего локтя кто-то слегка дотронулся. Я живо обернулся, готовый к отпору. Но это была моя незнакомка. Она улыбалась, прижимая к себе свертки, банку сгущенного молока и белый хлеб. Что-то быстро-быстро гортанно говоря, посмеиваясь и заглядывая в лицо, она потянула меня за собой. Миновав темные домишки в кромешной тьме, мы очутились в крохотном дворике, огороженном кусками железа, толя, фанеры и бог весть еще чем. Откинув свисавший клок брезента, девушка вошла в низкую комнатку и зажгла свечку. Я последовал за ней. Четыре стены без окошка, желтые циновки на полу и две деревянных скамеечки — вот что я увидел в этой комнатке.
Продолжая что-то говорить мне, хозяйка этой клетушки проворно достала из-под фанерного ящика, стоявшего на скамейке у дверей, ведро с водой, кастрюльку и стала возиться на пороге с каким-то вдруг зашумевшим чудовищем, отдаленно напоминавшим примус. Наполнив водой кастрюльку, она вылила в нее молоко из банки и поставила на огонь. Посмеиваясь и блестя глазами, накрыла скамеечку бумажной салфеткой, нарезала хлеба, открыла банку с джемом, развернула бумажные свертки с колбасой и сыром.
Я вышел во дворик. Крупные звезды светились над головой и казались необыкновенно близкими. Таких звезд в Нью-Йорке не увидишь. Я разглядел едва освещенную дверь напротив. В ней мелькал силуэт женщины. Где-то плакал ребенок. И неподалеку, наверное, в соседнем дворике, сонно кудахтали куры.
Девушка позвала меня в комнатку, и мы сели ужинать. На вид ей было лет семнадцать, не больше. Черные густые волосы окаймляли узкое бледное лицо с выразительными глазами и небольшим, ярко накрашенным ртом.
— Как звать тебя? Меня… Павел, Павел! — говорил я, ударяя себя в грудь.
Она поняла и ответила:
— Франческа, Франческа.
