Часа через два боцман вновь поднял всех шестерых обитателей кубрика. Шторм не собирался утихать, а еще более злобно атаковал «Бони Брук».
— Проклятая жизнь! — ворчал Тедди, с огорчением рассматривая свои рукавицы. — Придется покупать в судовой лавчонке новые. И так должен за робу сорок монет. Ничего не останется от получки. Скорее бы до берега добраться, сбегу, право, сбегу.
— Куда? Опять бичевать да голодать? — с насмешкой спросил кто-то в сумраке кубрика.
— Ты прав. Никуда не денешься. Проклятая жизнь, — повторил Тедди, поднимаясь в штурманскую.
Трое суток бушевал океан. И только у Азорских островов стало спокойнее. Набрав воды для котлов и уголь, «Бони Брук» потащился дальше. Иногда встречались на пути другие пароходы. Приветливо гудели, отвечая на наш гудок, и исчезали за кормой, оставляя позади себя светло-зеленую полосу, медленно таявшую на поверхности океана. Порой проплывали мимо белоснежные пассажирские лайнеры, словно гигантские лебеди в голубом просторе. Мы с завистью смотрели на них. Вот это пароходы, не чета нашему грузовику! С них доносилась музыка. То был иной мир, недоступный матросам «Бони Брука».
Наконец показался берег. И еще через сутки мы пришвартовались в Саутгемптоне. Несмотря на октябрьский туман и сырость, все свободные от вахты сошли на землю. Мы с Оскаром и другими матросами поспешили в город. Так приятно было ступать по твердой мостовой после палубной качки.
Оккупировав первый попавшийся кабачок, мы пили вино, танцевали с местными девушками под шумовую музыку джаз-оркестра. Перед нами стояли кружки и бутылки с терпким вином. Пахло поджаренным луком и маслом. Выпив, мы забыли томительные будни в океане и все отчаяние одиночества.
Но утром наступило тяжкое похмелье. С пустыми карманами мы возвращались на пароход. И вновь однообразие рейса. Вахты, сон, соленая свинина, ругань боцмана и мечты о береге.
Прошло полгода. Я стал настоящим моряком. Меня поставили на руль. Приятно было стоять за штурвалом, чувствуя, как наша неуклюжая коробка покорно слушается тебя. «Бони Брук» ходил медленно, всего по девять миль в час, но руля слушался хорошо, и в этом было главное достоинство старого парохода.
Мы делали рейсы в Лондон, а затем, забрав груз, плыли в Мельбурн, заходя в Порт-Саид и Аден. Дни тянулись однообразно, похожие друг на друга, размеренные склянками. В Адене обычно стояли трое суток. Получив от штурмана деньги, моряки съезжали в юрких яликах на берег. Неприветлива была эта обожженная солнцем земля, но все-таки это была земля, а не зыбкая палуба. Спустив в портовых кабачках весь заработок, моряки возвращались на судно. И вновь — необъятная ширь океана, величественного и спокойного. Чувство оторванности от берега, от жизни в городах прошло, я привык к длительным рейсам, втянулся в эту жизнь… Однажды мы увидели советский танкер. Он прошел совсем близко от «Бони Брука», и я даже различал лица советских моряков. Танкер, по традиции, дал гудок, но наш капитан, пьяница Голдерс, не разрешил ответить на приветствие. Долго-долго я смотрел на серый силуэт советского танкера с красным флагом, и мечты о родине всколыхнулись во мне с новой силой. Когда же я прибуду к родным берегам? Я надеялся, что наше судно когда-нибудь поплывет в советский порт, и тогда… тогда только они меня и видели на «Бони Брук». Лишь бы попасть в Россию. Ведь может же такое случиться, что наш пароход пойдет с грузом к советским берегам. Никто в кубрике не знал, что я русский. Я был обычным матросом американского судна компании «Америкам экспорт лайн», и моя жизнь была обычной жизнью американского моряка. Работа, гулянки в портах и опять работа под окрики боцмана или штурмана.
