— Может, и беспокоит — чуть-чуть, — призналась она матери.
— Чепухистика. — Кармело глубоко затянулась сигаретным дымом. Рози понадеялась, что это побудит мошек танцевать где-нибудь в другом месте.
— Чепу… хистика?
— Вздребездень.
— Наверное, слово, которое ты подбираешь, — это «ерунда»?
— Тогда уж чушь собачья. — Кармело была не из тех, кого можно смутить семантикой. — Он в полном порядке. Глянь! Он в экстазе. В эйфории.
— Это пока.
Кармело глянула на дочь.
— «Пока» — это все, что у нас есть, дорогая.
— Ты говоришь как бабушка, балующая внуков, — фыркнула Рози. Но в глубине души знала, что это не так. Она говорила как мать, чей ребенок так и не смог вырасти.
— Он счастлив, — сказала Кармело так, словно это был вопрос решенный, словно все было так просто. — Счастлив, здоров и великолепен. Чего ты еще хочешь?
— Другие дети будут над ним смеяться.
— Какие? — спросила Кармело.
— Не знаю. Просто дети.
— Детям теперь на такие вещи плевать.
— Правда?
— Правда. А тебе почему не плевать?
— Ты же понимаешь, — Рози повернулась к матери, — что это мне полагается успокаивать тебя в подобных случаях, а не наоборот? Это мне полагается отговаривать тебя от нервного срыва. Это тебе полагается паниковать и тащить его в синагогу или еще куда-нибудь.
— В наши дни евреев в синагоге раз и обчелся, — заявила Кармело.
— Ты слишком стара, чтобы быть свободомыслящей и толерантной, — настаивала Рози.
— Я слишком стара, чтобы такой не быть. — Она невозмутимо продолжала дымить сигаретой, потом махнула ею в сторону Рози, словно ставя точку. И не в первый раз та позавидовала курильщикам, у которых есть такой удобный риторический прием.
— Я жизнь прожила. Знаю, что важно. Все это я уже проходила. Думаешь, он первый мальчик, которого я видела в бикини? Нет, не первый. Думаешь, это твое поколение изобрело детей, которые не такие, как все?
— «Не такие» бывают разной степени. — Рози прикусила ноготь на больном пальце.
— Чепухистика, — заявила мать.
Как бы там ни было, не Клод больше всего беспокоил их в то лето — которое было для него в некотором смысле последним, — а Бен, который всегда был тихим, но теперь стал еще тише, который всегда был книгочеем, но это лето, когда ему было одиннадцать, провел за чтением Шекспира, пока его братья плавали в озере. Рози с Пенном решили, что ему не нужен шестой класс и следует перейти сразу в седьмой, где он будет на год отставать от одноклассников по возрасту, зато всего на год-два опережать их в развитии, в то время как, оставшись в шестом, обгонит сверстников настолько далеко, что смысла учиться там не будет вообще никакого. Пенн полагал, что чем меньше лет проведено в аду, коим является средняя школа, тем лучше. Рози полагала, что учеба в одном классе с Ру компенсирует любой возможный дефицит общения. Они мягко донесли эту идею до мальчиков, опасаясь, что Ру сочтет это вторжением и захватом его мира; опасаясь, что Бен, возможно, умнее всех окружающих в четыре-пять раз, а не в два-три, как они наивно полагали. Ру только обрадовался и тут же начал составлять секретный замысел, как они будут меняться местами, чтобы Бен мог решать за него контрольные, словно перевод Бена в седьмой класс заодно сделал бы их двойняшками. Зато Бен закрылся, встревоженный чем-то, о чем не знали ни Рози, ни Пенн, встревоженный той тревогой, которую не могли поколебать ни солнце, ни лето, ни даже Шекспир.
