— В седло сразу нельзя. Угонять хорошенько надо. Лошак смышленый, себе на уме…
Скрывая усмешку в усах-колечках, драгунский ротмистр выразил опасение:
— Чего доброго, этак он пожалуется становому за чинимое над ним насилие.
Господа офицеры засмеялись.
Сматывая аркан, Борис видал, как у Чалова дрожала отвисшая губа; на впалых щеках резко обозначились морщины. Отвернулся, чтобы не видать помокревших от обиды глаз.
Корнет огрел стеком заплясавшего, скакуна.
— Ведь стоит! Зачем гонять зря?
— Не очухался еще, вашбродь. Вот поглядите, чего он зачнет вытворять.
Укрепив на кулаке аркан, отбежал, махнул Федору: стегани, мол. По кругу гнедой шел деловито. Изредка дергал головой — мешали подтянутые повода. Не знаком, противен вкус железа; пенил удила, порываясь вытолкнуть их языком. Выворачивая голубое яблоко, косился зло на свистящий арапник.
Офицеры спешились. Возбуждение улеглось, и они с интересом наблюдали за рысью подседланного дикаря.
— Что-то в нем от ахалтекинца.
— Скорее — кабарда. Поджарый, да и ребра…
— Извините, ротмистр… Какой же это кабардинец?
К Борису подошел высокий светлоглазый подъесаул, держа в поводу белого горца; со звоном раскрыл серебряный портсигар.
— Закуривай.
Папироса дорогая, длинная, с непонятным словом «элита», выбитым золотом. Боязливо разминая — так делают офицеры, — Борис уловил запах духов. Подъесаул, поднося на спичке невидный на солнце огонек, спросил:
— Казак?
— Иногородний. С хутора Казачьего я, на Хомутце вот…
Морщинами собрался у офицера выпуклый лоб.
— Как же… У меня в сотне урядник — сверхсрочник ваш хуторской… Филатов.
Втаптывая хромовым сапогом спичку, он продолжал расспросы:
— Надел свой имеет отец или ремеслом занимается?
— Какой надел. По найму. Исполу приноровился. Но опять-таки тягла своего, быков то есть, нету…
К ним подошел Королев. Сердито щелкал стеком по блестящим голенищам.
— Подъесаул Гнилорыбов, вы казак… Скажите, долго еще выгонять дикаря? Боюсь, выбьют из него весь дух. И садись, как на свинью.
Тонкие губы Гнилорыбова скривились в непонятную усмешку; не отвечая, раскрыл портсигар. Пока, загораживаясь от ветра, прикуривали, Чалов вскочил в седло. Бегом бросился пан, вырвал повод у него, потребовал:
— Слазь!
Дикарь воспользовался незамедлительно. Втянув голову к передним ногам, дал задки. Чалов перекувырнулся в воздухе, задом угодил на сурчину. Поднялся сам. Прокопченное до чугуна рябое лицо его посерело, по губам будто мазнули молочаем. Ощупывая поясницу, безголосо сипел:
