Какой год Борис под началом этого человека; видит его в общении с лошадьми каждодневно и не перестает удивляться. Даже бешеный нрав прощает ему за умелые руки и понимание животного. Фома учит уходу за лошадью; от Чалова сам берет исподволь сокровенное — умение определять повадку, норов коня, распознавать по внешним приметам его скаковые качества и скрытые от ненаторенного глаза изъяны, учится владеть поводом и арканом.
Кочетом налетел вошедший в раж молодой пан. Без фуражки, с грязными подтеками по раскрасневшемуся лицу, дрожал от негодования, требовал отпустить дикаря.
Чалов мотал головой, стоял на своем:
— Не, вашбродь… Сгубите коня, ей-богу, сгубите.
— Отпускай, кому говорю?!
— Истинный бог, на Маныч уйдет, в плавни… Тогда ищи-свищи. Насовсем одичает. Волки загрызут такого любого. Ить бывали случаи…
Махнул корнет, поставил условие:
— Черт с тобой! В седло сяду первым.
Отмолчался Чалов. Федору отдал конец аркана, а Борису взглядом указал накинуть дикарю еще петлю. Господ офицеров попросил не срываться с места и не шуметь.
Он подъехал к неуку, потрепал густую блестящую гриву, провел по нетроганной спине. Пленник, сдерживаемый с двух сторон арканами, вращал налитыми кровью глазами, жарко храпел, приседал. От волнения и страха под гривой пробился пот, темными струйками спускался он по лоснящейся вздутой шее. Успокаивала лошадь под верховым. Обнюхались — свои. Да и сам человек с привычными запахами.
Успокоив коня, Чалов сошел с седла. Обхаживал, охлопывал; краем глаза следил за передними копытами, силился ладонями учуять сквозь горячую атласную кожу бурный приток крови. Все идет на убыль: улегается нервная дрожь, обмякают узлы мышц, распрямляются ноги. Одно настораживало — дыхание. Задерживает. Накинь такому седло… Пока возишься, он втянет в себя живот. И горе тому смельчаку, окажись под ним седло с притертыми подпругами; лопаются они оглушительно, при первом же всхрапе, броске.
Послышался голос молодого хозяина:
— Набрасывай седло, хватит ощупывать!
Расседлывая своего конька, Чалов пожалел, что не возит лишней подпруги — для верности приспособить бы третью. По привычке погладил подпаренные потники; завязав на подушке путилища — стремена бы не били по бокам, — уложил седло на спину дикарю. Застыл дончак, прислушиваясь к чему-то внутри себя. Ладонями ощутил, как каменеет живот; чаще, сильнее бьет жила у горла — не дышит. Затягивая подпруги, пальцами определял запас.
На диво спокойно взял дикарь и удила. Привязав покороче поводья к луке, Чалов оставил его, застывшего, как каменная баба на кургане. На нетерпеливый взгляд пана ответил:
