Павел, не слушая, оглядывал из-под надвинутого козырька дымящуюся апрельскую степь, думал о вчерашнем… Экипаж, высланный отцом из имения в Великокняжескую, он отправил с вокзала обратно. Наказал к вечеру прислать за ним в станицу верховую лошадь. Тревога вселилась еще на перроне — она не встретила. Посылал телеграмму.
Шел по Атаманской, главной станичной улице, утопая в грязи. Терзаемый ревностью, прикидывал, что срок немалый, измениться могло тут без него многое… Письма письмами, но разве в них все скажешь? От нее же знал, что Федька Крутей, его соперник, в станице. Правда, всю зиму она не упоминала о нем. Но молчание и пугало: вряд ли оно могло быть случайным…
Вот он, знакомый забор, голые ветки сирени с набухшими почками, деревянная колотушка звонка под резной аркой калитки. Дергал, готовый увидеть черт знает что.
Открыла калитку сама Агнеса. Не удивилась, не испугалась. В простеньком домашнем платьице, в переднике; расставив голые по локоть руки, склонила набок светловолосую голову с газовыми бантиками. На немой вопрос его ответила:
— Не пошла на вокзал… Дорога грязная.
— А Федька?
Вспомнив, Павел занялся изнутри огнем. Каким же дураком выглядел! Из всего, что было потом, одно имело смысл и интерес: Агнеса не отклонила приглашения побывать в пасхальные дни у них в имении» С условием: будет с подругами; и еще: он пришлет за ними верховых лошадей. На тачанке не поедут…
Дурное настроение разогнал нынче утром отец. Тая усмешку, надоумил: если в самом деле у барышни страсть к верховой езде, то можно сделать ей приятное… Попросту подарить Агнесе коня. Горячо ухватился за такую мысль. Потому и сопровождает отца по зимникам. По своему вкусу выбирает скакуна. Отец хвастается: на Ма-ныче, на чаловском зимнике, гуляет отборный косяк выведенной им породы — донской.
С кургана открылся Маныч. За горизонт уходят заросли прошлогодних камышей, залитых вздувшейся от дождей речкой. Павел, захваченный родной с детства картиной, невольно натянул повод. В версте, у желтой кромки плавней, виднелись плетняные конюшни, базы из жердей, саманная мазанка с торчащей трубой.
— Господа, чаловский зимник! Предлагаю размяться.
Не дожидаясь согласия, дал шпоры коню.
Борис, без рубахи, шорничал у оконца: пришивал ременный чембур к новому недоуздку. Когда еще Чалов наказывал, да времени не выпадало. Последнюю неделю не слезал с седла через окаянную погоду.
Проснулся Федор. Не вставая, нежился на чаканке. С корявых, выбеленных известкой стен перевел взгляд на смуглую мускулистую спину. Хотелось продолжить разговор. Нравилась ему в Борисе серьезность в сердечных делах; не заговори, вряд ли сам разжал бы зубы.
